РАССКАЗЫ

За тёплым хлебом

В пять утра зазвенел будильник, но прежде его петушиного гласа встала бабка. Она уж из печи выгребла и затопила её, когда затрещал будильник и поднялся со своей кровати дед Архип.
– Ну как там, не потеплело? – спросил он.
– Не чутко, – со вздохом ответила бабка.
Дед Архип валенки надел, стеганку и вышел из дома. В первую минуту, с избяного тепла, ему показалось, что на улице теплее вчерашнего.
Ещё стояла глухая ночь. Чернели по белому снегу базы да сараи. Студеное небо светило просяным звёздным инеем, а посреди – одинокая Жарничка горела льдистым огнём.
Архип пошёл на улицу. Перед самыми воротами дорожка была переметена рыхлым снегом. Значит, не во сне, а наяву бушевал ночью ветер. И теперь дорогу на станцию тоже перемело и утреннего автобуса не будет. Зябко поеживаясь, Архип заспешил домой. А в доме уже печь гудела ровным огнём.
– Дюже тепло? – с усмешкой спросила бабка. – Телешом можно?
– Да потеплее... – неуверенно ответил Архип.
– Не бреши... – мягко укорила, жена. – Вон на окошке вторые шипки позамерзали, а у тебя все теплеет, под носом. Уж не ездил бы, переждал погоду. Да и праздник завтра. Добрые люди в праздник по домам сидят, не шалаются.
– А тама будут нас ждать? – указуя коротким толстым перстом в потолок, спросил Архип. – Пока мы отпразднуем? Да пока потеплеет? Тама тогда народу налетит... Туча чёрная... Тришкина свадьба...
Бабка в ответ лишь вздохнула.
– Вот так-то... – закончил Архип. – Надо сбираться, ехать. На автобус я уж не рискую. Вчера не было, а ныне и подавно. Уж развиднеется, тогда и тронусь. Пойду дозорёвывать.
И Архип снова забрался в постель. Он уже вроде не спал, просто подремывал, временами проваливаясь в зыбкое забытье и тут же возвращаясь в явь. «А может, и пойдёт автобус, – думалось ему. – А я разлеживаюсь. Сейчас уж, гляди, на центральную пошёл. Крутанется – и назад. Добрые люди уедут. А может, и не пойдёт. Вчера и в тот день не ходил, а нынче и вовсе мело...»

Под высоким крестом

Иван Атарщиков – молодой колхозный пастух, на Красные яры попал, не желая того, каким-то, видно, нароком. Как всегда, лихо мчался он на своём мотоцикле от скотьего лагеря, напрямую, домой, в станицу, но не свернул возле Братякина кургана, а покатил вниз и лишь потом опамятовал, но решил не возвращаться, а проехать дорогой нижней, возле Красного яра. Крюк невеликий, а свой след топтать – плохая примета.
Красный яр – это высоченные глинистые обрывы. Между ними и речкой – дорога. По ней и мчался. И вдруг резко затормозил. Белое облако меловой дорожной пыли, догнав, накрыло мотоцикл с коляской и седока.
Рядом с дорогой земля была непривычно изрыта, взбуровлена: просторные, но неглубокие, в колено, ямы; сухие, каменистые комья, отвалы. И людские останки: тонкие рёбра, берцы, оскаленные черепа, ломаные и целые; сопревшие сапоги, какие-то тряпки, лоскутья.
Прежде, ещё недавно, здесь была лишь степь, рядом – речка и посеревший от времени жердевый восьмиконечный крест, памяти знак о погибших солдатах.
Теперь же… Надругание над прахом, Божья страсть.
Молодой пастух с мотоцикла слез, подошёл ближе к раскопу, к останкам людским.
– Сволочи… Гады… – вслух, громко проговорил он и огляделся, словно рядом были те, кого ругал.
Но вокруг лежала пустая степь, рядом – наезженная дорога. И всё.
А ругать нужно было в первую голову самого себя. Это он виноват, болтун языкатый. Только он. А уж потом – другие.

Похороны

Обычно на поминках, родного человека схоронив, его близкие невольно, но чувствуют облегчение.
Позади долгие ли, короткие дни болезни, смерть, трёхсуточное бдение, хлопоты, потом – кладбище, горькое прощание. На поминках будто всё отгорает, притупляется боль. И, оглядывая людей, стол поминальный, близкие думают уже о том, что, слава Богу, всё обошлось по-хорошему: как положено покойника обрядили и обед поминальный удался – не в чем себя упрекнуть.
Не так получилось на хуторе Малый Колодезь, в доме старой Дизелихи, умершей три дня назад в такой же, как нынче, январский метельный день.
Поминальный стол устроили в горнице. С кухни, от печи Дизелихины дочери носили тарелки с борщом, роняя в горячее варево слёзы. За столом, даже после второй рюмки, ели молчаком, вздыхая, и быстро разошлись, оставив в доме двух дочерей старой Дизелихи, тоже немолодых, вдовых, да соседа, мужика по кличке Гулый, не больно путёвого, хотя всё вроде было при нём: руки-ноги. Но вот прилипло ещё смолоду – Гулый. Значит, с изъяном.
По-зимнему, по-ненастному быстро стемнело. В низкой хате весь день горел свет. По окнам шуршала метель. Последними уходили свои да родные, дочерей покойной успокаивая: «Не переживайте… Завтра, завтра уж…»

«Сколь работы, Петрович...»

Подворье Алёши Батакова обычно встречает и провожает меня собачьим лаем: заливистая шавка – у ворот; у скотьих базов – волкодав в добрую телушку ростом глухо гавкнет, глядит: ку-да правишься. Хозяина не видать.
Подворье, даже по меркам хуторским, огромное: подле забора – малая хатка, а дальше – го-род: скотьи катухи, сараи, крытые да выгульные базы, скирды сенника, а ещё – немереные ого-род да сад, которые тянутся в упор до займищного леса. Где-то там, в глубине своего просторно-го государства, Алёша. Заросшее недельной щетиной лицо, вваленные щёки, худое жилистое тело. «Петрович, сколь работы…» – обычное присловье его.
Видимся нечасто. Больше – на ходу.
Вечером, уже в полутьме, на лошади скачет, остановится:
– Бычки другой день домой не идут, – жалуется. – С чеченскими свалахтались, уходят на просо, аж к Змеиному рыну. Это ведь до поры… Надо искать да гнать. – И поскакал в гору. Пригонит бычков поздно, уже в ночи.
Чуть свет, на заре, на берег идём с приятелем, к лодке, навстречу громыхает Алёшин трак-торёнок. Уже от воды. В тележке – мотор, сети да ящики с рыбой, коли есть она. Порою мимо проскочит, лишь рукой покажет: мол, спешу; чаще остановится, не выключая движка, доложит: «Сплыл на леща… Сплыл на чехонь…» И результат. Закончит обычным: «Петрович, на уху возьмёшь?» – «Спасибо, сами поймаем». – «Ну гляди… Будешь уезжать – упреди. Посерьёзней чего добудем…» И покатил дальше.
Вечером возвращаюсь от речки и займища мимо Алёшиного подворья. Сумерки. Солнце уже опустилось за Львовичеву гору. Шавка залаяла. На ступенях крылечка что-то шевельнулось. Глянул: Алёша сидит.

С ПЕСНЕЙ
ПО СТРАНЕ

Интерактивная карта

ЗЕМЛЯЧЕСТВА