РАССКАЗЫ

Вольная воля

История придумана, совпадения с реальной жизнью случайны


А места по Чарышу – только что здешние жители знать не могут, какая красота их окружает. Привыкли. Чуть горы сположились – и растёкся по долине Коргон, делясь на рукава и затоки. Немного ему осталось до устья, до Чарыша. И удивишься, пройдя вверх по Коргону всего ничего, – мощными стенами взметнулись утёсы, зажимая в узкое ущелье осердившуюся на несвободу реку – тёмную, бурливую, опасную. Правый берег, весь в зарослях багульника, акации, таволги, иван-чая и прочей зелени, окружающей могучие лиственницы и кедры, подольше держится пологим, но вскоре и он переходит в отвесные скалы, которые тысячи лет грызёт и никак не источит свирепый ледяной поток.
Что до местных жителей – их всего-то одна семья. Хозяин, Евгений, до недавнего времени был пасечником от колхоза, но пчелиный клещ за месяц извёл всю пасеку, не пощадив ни одного улья. Колхоз не стал восстанавливать пчелиное ¬хозяйство, не до того. Начал он ссыхаться и падать, как и вся большая страна, слывшая ещё пару лет назад могучей державой. Насчёт страны Евгений имел смутное представление, поскольку жил без света, радио и газет. Поудивлялся безразличию к себе и к пасеке колхозного начальства, потом привык. Приходили мужики из деревни, говорили, что работа осталась только на маральнике, и доход от него делят меж собой всё те же начальники. А им, мужикам, ни дела, ни заработка, вот рыбачить ходят, хариуса таскать.

До Сиднея одиннадцать тысяч километров

Жизнь проходит, а я всё ещё не был в Австралии! Я не был во многих других местах, но за Австралию почему-то особенно обидно.
С каждым днём всё больше глупостей слышно из телевизора, но кто и когда сказал, что оттуда должны сообщать другое? Поменяйте взгляд на вещи, и вещи встанут на свои места. А что касается Австралии… За собственным благополучием никто не слышит сигнала о неблагополучии кого-то. Неблагополучии точно в таком же объёме. Или больше. Или меньше. И совсем не обязательно этот кто-то пьян и подзаборен. Словечко из стихотворения моей любимой…
Нет, про Австралию вспомнилось неспроста. Двор наш – пространство между шестью пятиэтажными домами – занимал территорию немалую. Посреди него огромным и чужим островом помещалась усадьба деда Сабурова. Кто-то, отдалённо знавший про географию, и назвал усадьбу, обнесённую корявым забором, Австралией, намекая, очевидно, на одинокость её посреди чужого мира. Такая дикость – клочки частного сектора среди новостроек в самом центре города – в те пятидесятые да и ещё и в начале шестидесятых не была редкостью. Эти усадьбы теснили, выдавливали из жизни всем миром – от городских властей до дворовой шпаны, к отряду которой примыкал почти всякий достигший двенадцатилетнего возраста.
Между забором деда и общежитием котельного завода, тоже пятиэтажкой, царствовал огромный тополь, метрах в пяти над землёй, разошедшийся в три ствола. Между стволами был сооружён шалаш, и там, в этом боевом штабе местного воинства, разрабатывались планы набегов на дедово хозяйство. Не сама же дворовая мелкота придумала, кто-то из взрослых подсказал, кивнув на усадьбу – кулак. А раз так – наше дело правое, победа будет за нами, и подрастающая братва усердствовала в сотворении козней деду. Была у него корова, пара свиней, куры, огород – как я немного позднее выяснил – обычное деревенское хозяйство. Может, это и не давало покоя горожанам в первом, втором, от силы третьем поколении? Во всяком случае, не помню, чтобы кто-то из соседей, высказал патриархальный трепет, вздрогнул ноздрями, когда от дедова подворья тянуло запахом сена и скотского присутствия.

Течёт река издалека

Река Чарыш чего только не встречает на своём пути – горы, холмы, степи, леса, перелески.  В его водах разглядывают своё отражение высокие берега, стога, поставленные на краю покоса, деревни, кое-где ещё сохранившиеся по-над  рекой, на угоре, отдельные домики, когда-то поставленные рыбаками.
Рыбного промысла давно уж нет на Чарыше, а так, больше для своего удовольствия  рыбачат люди – кто издалека едет, кто здешний, побережный. Конечно, ловят рыбу и на прокорм, и на продажу, но та ловля уже браконьерская, с запрещёнными снастями. Мало рыбы, с каждым годом всё меньше.
Старожилы говорят, что и вода в Чарыше год от года убывает. По весне разольётся, былую мощь покажет, луга затопит, а к августу сузится, обмелеет, местами разойдётся меж островами несколькими ручьями – не угадать, где коренное русло. Вот рыба и пугается, на мели боится остаться, спешит к большой воде, к Оби, куда впадает Чарыш. А та, в свою очередь, тоже к концу лета вся в песчаных проплешинах, ещё выше надо уходить рыбе, на север. Но  там её поджидают опять же мелкое и больное Обское море и плотина, образующая его. Всё, нет дальше пути. Сказывают, с северной стороны плотины, откуда уходит Обь к Ледовитому океану, этажами стоят, приткнув носы к бетонному перекрытию, огромные осётры и нельмы. Ждут – будто знают, что сотворённое человеком не вечно, даже могучий бетон. Уже их деды и прадеды забыли дорогу к исконным нерестилищам, вверх по Оби, по Чарышу, но генетическая память сильнее любой другой, родовой в том числе.

Посуху и по воде

С ПЕСНЕЙ
ПО СТРАНЕ

Интерактивная карта

ЗЕМЛЯЧЕСТВА