РАССКАЗЫ

Мост

Заслышав под вечер, что Дуня-Забота помирает, стали подходить к широкому подворью Скорохотовых люди. Первыми пришли ближняя родня, бабы-соседки, старухи; за ними стали появляться и мужики, входили в дом, с фуражками в руках столбами стояли позади примолк-нувших своих жён ‒ повидать напоследок, попрощаться, не на год и не на два расставались.
Маялась Дуня долго, измучилась вся, но до последнего часу владела языком, была в со-знании почти ясном и под конец уже не пугалась, как раньше, не металась при мысли о близком и не глядела, не просила так взглядом, пугая этим всех, помочь ей в том, что уже ничему человеческому не было под силу. Она будто дошла до чего-то, облегчившего ей сейчас всё, просветлела глазами и речью и теперь только просила Бога прибрать ее, освободить поскорее ‒ и её, и всех собравшихся около неё людей тоже, которым наделала она столько хлопот, горя и затянувшегося ожидания. Водянка и вовсе разрыхлила, ненатурально округлила всё её тело, одного лишь белого, в чистом прозрачном поту лица не затронула; и казалось, что лицо это, запавшая в низком изголовье простоволосая голова с её живыми, ходящими по углам родной избы глазами живёт уже отдельно от ненужного большого тела, накрытого серым одеялом.

Теплынь

По утрам, если было хорошее настроение, Никита пел. Послушать, так ничего не разберёшь: погуживает что˗то в нос неразборчивое ‒ ни слов, ни песни. Только сам он и знал, что поёт, остальные, будь то жена или соседи, знать об этом не знали, потому что на людях он не то что петь ‒ про погоду говорить не умел и потому всегда считал за лучшее молчать да слушать. Песню же эту он слышал давным-давно, ещеё от отца своего, потом забыл и вот теперь, когда годы под гору, за пятьдесят пошли, вдруг всплыла она откуда˗то, пригрела сердце памятью да так и осталась ‒ одна˗единственная от отца, от всех прошлых дней...
А сегодняшний день обещал обтеплиться, погожим быть. Лёгкий ночной морозец будто под ноги пал: поскрипывал, похрустывал прихваченным снежком, приговаривал что˗то своё к каждому человеческому шагу. Небо ещё по-рассветному блекло, под застрехами сараев лежали молчаливые ночные тени. Листовое железо крыши у соседского дома взялось ровной хрупкой изморозью, та же изморозь пушила, размывала очертания молодых яблонек в палисаднике. Но уже тянуло по дворам острым весенним дымком, чиликало вовсю и топорщилось средь веток ободренное воробьиное племя, и хрипловатыми грудными голосами выговаривали и всё никак не могли себя выговорить голуби на фронтоне...
Никита, задав корм давно проснувшейся скотине, прибирался во дворе. Из ватника его ещё не ушло сухое печное тепло, свойский запах разогретого кирпича и золы; и он с бодрецой и деловитостью гудел себе под нос:
Вставай, поедем за соломой,
Быки голодные ревут...
Дальше он не знал, ему и не нужно было, и он не торопясь работал вилами, сгребал в кучу объедья, оглядывал свой прибранный, ставший от этого даже каким˗то уютным двор. Баба его, Ефросинья, в последние времена прибаливала и потому вил в руки не брала: дай Бог, печь истопить да приготовить чего ‒ и на том спасибо. Да ведь и как ещё сказать: домок не велик, а присесть не велит. Домашних дел не переделаешь, только устанешь... Должно, опять легла баба, рассеянно думал он, ‒ с утра молчит, кряхтит. Врачи говорят ‒ печень. Надо ли столько работать, войну с голодухой перенесть да не заболеть. Чай, года подошли.

С ПЕСНЕЙ
ПО СТРАНЕ

Интерактивная карта

ЗЕМЛЯЧЕСТВА