Русская поэзия | Ольга Корзова

* * *

О Тихоне земля смиряет ход,

задрёмывают травы и овраги,

и птица звонко петь перестаёт,

и слово медлит вызреть на бумаге.

К макушке лета тянется июнь,

но шар затих, бока на солнце грея.

На одуванчик ночи белой дунь,

не то застынет время, как в музее.

Пусть шевельнётся, двинувшись вперёд,

гонясь за улетающим рассветом.

Земля пойдёт – и человек пойдёт

дышать июльским воздухом, согретым

желанной сенокосною порой,

где звон косы на дальних перелогах

сливается с вечернею зарёй

и ставят стог, как будто славят Бога.

* * *

Мы не вмещались за дощатый стол.

Была я младшей, и в семье – девятой.

Отец и мама, бабушка, ребята

и мы с сестрой. А если гость пришёл,

то для меньшой недоставало места:

меня кормили где-то в стороне,

и как-то неуютно было мне,

и грустно оттого, что в доме тесно.

Прошли года,

мы вышли за порог.

Нас жизнь звала от очага родного,

и мы на зов кидались бестолково,

как мчит на свист хозяина щенок.

И часто, в суете своей спеша,

не вспоминали о далёком доме.

Забот иных хватало.

На изломе

черствело время так же, как душа.

И вместе мы собраться не могли,

нас собирали только дни утраты.

Сначала бабушку, потом отца и брата

мы проводили в вечный дом земли.

Мы неустанно рушили ту связь,

что нас, наверно, берегла годами.

Оправдывались мы детьми, делами,

а нить меж нами всё рвалась, рвалась…

Но сила, что гнала нас прочь и прочь

внезапно изменила направленье.

Мы сразу стали старшим поколеньем,

всего лишь за одну – без мамы – ночь.

…Вот в доме снова шумно, людно, тесно.

Все собрались и сели у стола.

И мамино пустующее место

впервые я несмело заняла.

ДОЖДЬ

Илье Будницкому

Лес отшумел и скрылся за спиной.

К реке скользнула вёрткая дорога,

И тут же дождь обрушился шальной,

Не добежать до дома иль до стога,

Чтоб втиснуться под тёплые бока,

Залезть под боковины, иль подпоры.

Но стога нет: дорога и река. –

Пусть будет дождь,

безудержный и спорый!

Пускай безоговорочную власть

Вершит над всей заждавшейся округой.

О, если б мне внутри его пропасть,

Чтобы лететь над полем и над лугом,

Чтоб прыгать пузырьками по реке,

Насытиться и шелестом, и звоном,

Чтоб быть в ромашке, в мяте, в васильке,

В травинке каждой, в веточке зелёной,

Чтоб сыпаться, струиться, лепетать,

Шуршать в листве, катиться по навесам,

И капелькой последней отстучать,

И радугой раскинуться над лесом…

СОРОКОВИНЫ

– Сестре сегодня день сороковой.

Ты приходи с работы чуть поране.

Звала и Валю с Тоней. Хоть помянем.

Ведь сорок дней уж нет её живой…

Я трубку положила. Дел полно,

Но день такой, никак не отказаться.

Иду лишь на минуту – показаться.

Все за столом, и налито вино.

Сама хозяйка, две соседки, я,

Горбун-племянник, вот и всё застолье.

Кому прийти? Белеет чисто поле,

И реками отрезана земля.

За почтою, за хлебом, на укол,

И надо бы – да нынче не по силам.

О том хозяйка долго говорила,

А за окном снежок всё шёл и шёл.

Согласно ей кивая, называть

Мы принялись бесчисленные беды:

Полмесяца автобусы не едут,

И на Онеге мост снесло опять.

Случись вот что, хоть ляг да помирай.

Господь хранит, а долго ли до часа?..

Вздохнув, твержу своё, что по два класса

Теперь мы учим…

Вымирает край.

Лес вырубят – и вовсе не житьё…

Тут вспоминаем власти добрым словом,

Затем молчим, задумавшись. Сурово

Гремит посудой, наливая чай,

Хозяйка, и, вернувшись вдруг к застолью,

Так просто, как про будние дела,

Без сожаленья и напрасной боли,

Вдруг говорит: «Я стопок припасла.

А деньги тут. Хвораю в этом годе,

Почти восьмой десяток дожила.

Так чтобы знать: бельё лежит в комоде.

Ведь вам придётся хоронить меня.

Кому ещё? Вам вроде не чужая,

А наперёд не угадаешь дня».

И мы, ни словом ей не возражая,

Сидим, молчим, как ближняя родня…

У ЛЕСНОЙ ОПУШКИ

Кроме леса, куда ещё деться?

Дядька Леший, готовь мне приют,

обнимусь там с берёзой, как в детстве,

и услышу, что листья поют.

Я не стану досадной помехой,

мне по нраву найдутся дела –

грибников выпроваживать эхом

да смотреть, чтобы верба цвела.

А когда лёгкий клин журавлиный

соберётся в чужие края,

я усну, как вьюнок и малина,

и весёлая песня ручья.

И пускай по весне долгожданной

не сумею пробиться сквозь твердь,

я была и листвой, и поляной,

и ручьём, отрицающим смерть.

МОЛИТВА

Забудь моё имя.

Пускай растворится, как дым,

И голос возьми –

Ни к чему бесполезная песня.

Позволь хоть снежинкой

Кружиться над лугом моим,

Над речкой и полем –

Над всем этим краем безвестным.

Пускай не у моря,

Мне только б смотреть с высоты

На эти дома,

На ушедшие в небыль деревни,

На лес поредевший,

Стоящие насмерть мосты –

Они, как часовни, застыли

В молении древнем.

Позволь мне остаться

На стрелке затерянных рек

Песком или камнем,

Прибрежною белою глиной.

Не дай отступиться,

Когда отступается век

И прадед молчит,

Укоризненно глядя

Мне в спину.

ЛАМПЫ

Ночник материнский и лампу отцову

В субботу зажгу я опять.

Их свет, словно отблеск далёкого слова,

Которого не разобрать,

Пока не послышался звук из заречья,

Пока на другом берегу

Хромой перевозчик с котомкой заплечной

Устало стоит на снегу.

Пока он цигарку свою не потушит,

Пока не откроет замка

И ржавой тоской громыхнёт в мою душу

Старинная цепь челнока,

Пока я люблю, вспоминаю и плачу,

Пока ожидаю восход,

Помедли, весло, потому что иначе

Кто лампы в субботу зажжёт?

* * *

Сама себе кажусь большим кустом,

задумчиво бредущим через поле.

Остановлюсь, вздохну о прожитом.

О том, что стало тихо нынче в школе,

закрыт большой сельповский магазин.

Хоть флаг ещё торчит над сельсоветом –

дверь заперта. И сколько лет и зим

в деревне жизнь протеплится? – Об этом

не знает куст. Да и к чему кусту

тревожиться и будоражить память?

Иду вперёд, цепляя пустоту

для всех ветров открытыми корнями.

* * *

Заснеженным лугом иду не спеша,

и мёрзнет во мне, и болеет душа,

и в сумерках тает дорога.

Здесь раньше ругались за каждую пядь,

а нынче и стога нигде не видать.

Луга без единого стога…

Репейник хватает меня за рукав:

«Зачем ты бредёшь между высохших трав?

Зачем не даёшь нам покоя?»

Разжав его пальцы, спускаюсь к реке,

с немою тоской постоять на песке,

но скрылся песок под водою.

И стынет – не может застынуть река,

и грозно глядят на меня облака,

повиснув над полем вчерашним.

Лучиной сгорают деревни во мгле.

Мы лишние люди на лишней земле.

И горько, и больно, и страшно…

* * *

Метался снег, и ветры голосили,

и выстыл дом – ни капельки тепла.

И словно я одна была в России,

да и Россия маленькой была.

Зажатая нахлынувшею тьмою –

домашний свет едва мерцал во мгле,

я вспоминала небо голубое,

цветы и травы на родной земле.

Мерещились вокруг чужие станы,

в окно глядела мутная звезда.

И думалось, что скоро жить устану,

а утро не наступит никогда,

что середина жизни, как печатью,

межвременьем тягучим скреплена,

что раньше срока постарели братья,

что без войны давно у нас война,

и если горизонт зальётся алым –

не разобрать, пожар или восход.

Храни, Господь, причалы и вокзалы,

детей храни – хотя бы в Новый год…