Русская поэзия | Владимир Леонович

У НЕСТЕРОВА

Воображением не богат,

на вернисаже

я погружался в ЧЁРНЫЙ КВАДРАТ –

вылез – весь в саже.

Ну и довольно. Куда мне уйти?

Тихо у Нестерова, почти

пусто.

Отроку Варфоломею

было виденье... А я во плоти –

вижу камею –

русоволосую, лет двадцати.

В тёмном, тиха и бледна,

словно бы к постригу и она

нынче готова...

Скрыты, Россия, твои семена –

блещет полова.

Я разумею,

что уходящий от мира сего

зиждет его,

и гляжу и немею.

Русь моя русая! В чёрный квадрат

черти заталкивали стократ –

полно, тебя ли?

Матовый свет на лице, словно рис.

Не осквернили торжественных риз,

а ведь ногами топтали...

СЕМЕРО И ОДИН

В. Суховскому

Твои рассказы про ГУЛАГ

душе моей невмоготу.

В социализм врастал кулак,

а врос в тайгу и мерзлоту.

На чёрном севере страны

семь кулаков сидят кружком,

и поснимали зипуны,

и все присыпаны снежком.

И в мужиках дыханья нет –

они витают в лучших снах.

И лишь мальчишка малых лет

как будто дышит в зипунах.

Высоко вытаял сугроб,

лежит на теплине малец,

застыли все, и нету дров,

и этот мальчик не жилец.

Как поминальная свеча,

он долго теплится в снегу.

Земля уже не горяча,

и как ему я помогу?

И как ему поможешь ты,

покуда милует мороз,

пока по следу теплоты

ещё густеет белый ворс?..

Минует время – горе, гнев –

одно минует за другим.

Семь кулаков, окаменев,

сидят над мальчиком своим.

РОДНЫЕ

По России, по Сибири,

сам не знаю отчего,

так они меня любили,

как родного своего.

Всё живое – тесно, больно –

вот стареют – смерти ждут,

а просты, а безглагольны...

Дом пустой – часы идут.

И везде переселенец

и нигде не сирота,

перепутал как младенец:

та родная или та?

Жив я, нищий и никчёмный,

это – милое – копя:

– Целовек-от ты уцёной,

так и жалко мне тебя. –

А и мне – и так, и жалко:

груди нет, спина да палка.

И гляжу и пропадаю:

так стояла б – молодая,

так бы руки прятала,

так бы зорко взглядывала.

И, ресницы притемня,

угадала бы меня...

Это – в рамке на стене,

будто в омуте на дне –

ты – не ты? В красе и славе,

в лапоточках и с багром

в майский день в лесу на сплаве –

стлело время – вышел бром.

Не гляди уж так плачевно,

укоризну затая,

мама Ольга Алексевна

одинокая моя:

по Сибири, по России,

память милую храня,

без меня живут родные,

помирают без меня.

* * *

Ручей сочился между кочек,

сочился дождик обложной,

и певчих, сжавшихся в комочек,

переносил я по одной.

Нам предстояло освященье

моей часовенки в бору.

Никак не выказав смущенья,

девчонку на руки беру.

Последнюю беру на ручки –

она всех меньше, я устал,

но чувство дедушки ко внучке

впервые в жизни испытал.

Его-то мне и не хватало

до совершенной полноты...

Ты чувства нежные считала,

их было много... Где же ты?

Я к вам приду из этих строчек

сквозь хлябь и дождевую сить

озябших, сжавшихся в комочек –

переносить, переносить...

НЕ МОЖЕТ БЫТЬ

От кружки кофе, залпом выпитой,

мотор подхлёстнутый стучит,

и младший класс по тропке выбитой

свои портфелики влачит.

Шурша нескошенными злаками,

ломая утренний ледок,

со всеми сельскими собаками

спускаемся в широкий лог.

Толпимся у колоды с пенною

водою для мытья сапог,

чтобы стопою омовенною

ступить на вытертый порог.

По коридору чуть покатому,

плывущему немного вбок,

спешу к любимому десятому:

у нас сегодня праздник – Блок!

Гвалт за дверьми секунду слушаю

и твёрдо вшагиваю в класс,

где пахнет доброю конюшнею

и пыль ещё не улеглась.

Глаза по плошке, косы встрёпаны,

весь деревенский макияж

насмарку – и стою как вкопанный,

пока стихает юный раж.

И надо сблизить даль словесности

и эту жизнь передо мной,

где бездна полной неизвестности

во взгляде девочки одной.

И жар, и бледность от бессонницы

к черёмуховым холодам...

Не страшно ли тебе опомниться

к семнадцати твоим годам?

Грехи мои, паденья, промахи

ты сможешь ли когда простить?

Тебя ли, как букет черёмухи,

я обнимал? Не может быть...

НА РОДИНУ

Вся ты в яблоках,

как я в облаках –

искушения не осилю,

мне до святости не домучиться.

Господа, хоронить Россию

не получится.

Красоты такого запаса

хватит на пять колен.

Мне до смертного часа

этот плен.

Мне волос твоих грива –

Золотая Орда.

Мне холмы Кологрива,

а не вам, господа.

ЯВЬ

Как надо отдыхать от слов?

А – как пешком ходил Белов

по следу сосланных героев

от Вологды на Соловки –

один за всех за тех, у коих

на это ноги коротки.

А классики сидят на месте,

имея свой аэродром

опричь досугов и хором.

Но тут работает возмездье,

и нет у классика чернил,

и отвращение к бумаге,

и кажется ему, бедняге,

что «кулаков» – он сочинил,

потешил племя вурдалачье.

Проспал Россию русский Бог...

Плывут на барках через Лаче

и Лаче-озера обок

валом валят...

Да сколько вас!

И деревень-то ваших нету,

одни-то пустыри сейчас.

Они воскресли по Завету.

Бредут по займищу пустому

обидищами Свидь-реки.

Понадобились развитому

социализму – кулаки...

Понадобится много муки,

проклятой памяти, науки,

чтоб эти кулаки разжать,

чтоб эти трудовые руки

охулкою не обижать.