* * *
Рощу и поле дождём замутило.
Помню, какая тоска охватила
От усложненного эхом гудка,
Словно из юности, издалека.
Несостоявшееся навалилось,
Дробью колёсною заколотилось.
Что ж мы настолько зависим от них,
Этих гудков бесконечно глухих.
Словно мы прожили жизнь по мотивам
Повести, сложенной локомотивом,
Шпалой и рельсом, железом и рвом,
А не созвездием и соловьём…
Что это, что это было и есть?
Это уже бесконечная весть,
Это дождя отшумевшего шорох
В листьях и память о тех, о которых…
Это закат на пруду и на вербе,
Это шампанское марки «ихъ штербе»,
Это случайный отъезд на века
Без проводницы и проводника.
1989
* * *
Хотел бы я долгие годы
На родине милой прожить,
Любить её светлые воды
И тёмные воды любить.
И степи, и всходы посева,
И лес, и наплывы в крови
Её соловьиного гнева,
Её журавлиной любви.
Но видно, во мне и железо
Сидит, как осколок в коре,
Коль, детище нежного леса,
Я льну и к Магнитной горе.
Хочу я любовью неустной
Служить им до крайнего дня,
Как звёздам, как девочке русой,
Которая возле меня.
* * *
Нет школ никаких. Только совесть,
Да кем-то завещанный дар,
Да жизнь, как любимая повесть,
В которой и холод и жар.
Я думаю, припоминая,
Как школила юность мою
Война и краюшка сырая
В любом всероссийском раю.
Учебников мы не сжигали,
Да и не сожжём никогда,
Ведь стекла у нас вышибали
Не мячики в эти года.
Но знаешь, зелёные даты
Я помню не хуже других.
Черёмуха... Май... Аттестаты.
Берёзы. Нет школ никаких...
ВЕНОК
Вот мы с тобой и развенчаны.
Время писать о любви...
Русая девочка, женщина,
Плакали те соловьи.
Пахнет водою на острове
Возле одной из церквей.
Там не признал этой росстани
Юный один соловей.
Слушаю в зарослях, зарослях,
Не позабыв ничего,
Как удивительно в паузах
Воздух поёт за него.
Как он ликует божественно
Там, где у розовых верб
Тень твоя, милая женщина,
Нежно идёт на ущерб.
Истина не наказуема.
Ты указала межу.
Я ни о чём не скажу ему,
Я ни о чём не скажу.
Видишь, за облак барашковый,
Тая, заплыл наконец
Твой васильковый, ромашковый
Неповторимый венец.
МУРАВЕЙ
Извилист путь и долог.
Легко ли муравью
Сквозь тысячу иголок
Тащить одну свою?
А он, упрямец, тащит
Её тропой рябой
И, видимо, таращит
Глаза перед собой.
И думает, уставший
Под ношею своей,
Как скажет самый старший,
Мудрейший муравей.
«Тащил, собой рискуя,
А вот, поди ж ты, смог.
Хорошую какую
Иголку приволок».
* * *
Что сердце! Оно по мне
Не этот комок в обрубках –
А бабушкин дом в весне,
Где притолока в зарубках.
И девушка, как ничья,
Стоящая в отдаленье.
И снег, и его ручья
Мерцательное биенье...
* * *
Как я хочу, чтоб строчки эти
Забыли, что они слова,
А стали: небо, крыши, ветер,
Сырых бульваров дерева!
Чтоб из распахнутой страницы,
Как из открытого окна,
Раздался свет, запели птицы,
Дохнула жизни глубина.
* * *
Я устал от двадцатого века,
От его окровавленных рек.
И не надо мне прав человека,
Я давно уже не человек.
Я давно уже ангел, наверно.
Потому что, печалью томим,
Не прошу, чтоб меня легковерно
От земли, что так выглядит скверно,
Шестикрылый унёс серафим.
* * *
Пластинка должна быть хрипящей,
Заигранной... Должен быть сад,
В акациях так шелестящий,
Как лет восемнадцать назад.
Должны быть большие сирени –
Султаны, туманы, дымки.
Со станции из-за деревьев
Должны доноситься гудки.
И чья-то настольная книга
Должна трепетать на земле,
Как будто в предчувствии мига,
Что всё это канет во мгле.
* * *
На влажные планки ограды
Упав, золотые шары
Снопом намокают, не рады
Началу осенней поры.
– Ты любишь ли эту погоду,
Когда моросит, моросит
И жёлтое око на воду
Фонарь из-за веток косит?
– Люблю. Что, как в юности бредим,
Что дождиком пахнет пальто.
Люблю. Но уедем, уедем
Туда, где не знает никто.
И долго ещё у забора,
Где каплют секунды в ушат,
Обрывки того разговора,
Как листья, шуршат и шуршат.
* * *
Вдали от всех парнасов,
От мелочных сует
Со мной опять Некрасов
И Афанасий Фет.
Они со мной ночуют
В моём селе глухом.
Они меня врачуют
Классическим стихом.
Звучат, гоня химеры
Пустого баловства,
Прозрачные размеры,
Обычные слова.
И хорошо мне... В долах
Летит морозный пух.
Высокий лунный холод
Захватывает дух.
* * *
Спасибо, музыка, за то,
Что ты меня не оставляешь,
Что ты лица не закрываешь,
Себя не прячешь ни за что.
Спасибо, музыка, за то,
Что ты единственное чудо,
Что ты душа, а не причуда,
Что для кого-то ты ничто.
Спасибо, музыка, за то,
Чего и умным не подделать,
За то спасибо, что никто,
Не знает, что с тобой поделать.
* * *
Что-нибудь о России?
Стройках и молотьбе?..
Все у меня о России,
Даже когда о себе.
Я среди зелени сада
И среди засухи рос.
Мне непонятна отрада
Ваших бумажных берёз.
Видел я, как выбивалась
Волга из малых болот.
Слышал, как песня певалась
И собиралась в поход.
Что-нибудь о России,
Стройках и молотьбе?..
Все у меня о России,
Даже когда о тебе.
* * *
Паровик. Гудок его глухой.
Ночь. Платформа. Думы об одном.
Снег метался, тонкий и сухой,
Железнодорожным полотном.
Извивался в свете фонаря,
Шёл в порывах. Дрогнул паровик,
Белый дым, волнуясь и паря,
Снизу вверх окутал мост на миг.
Мост был выгнут через полотно.
Кто-то шёл по этому мосту.
Шёл незримо в клубах дыма, но
Сбоку луч вонзился в темноту.
И на дым летучий, на ничто
Пала человеческая тень.
Тень людская: кепка и пальто.
Дым качнулся, свет умчался в темь.
Паровик прогрохал под мостом,
Электричка встречная прошла.
И исчезла в воздухе пустом
Тень, что дымом поймана была.
Я не знал, что делать мне с тоской
О часах текучих... А кругом
Снег метался, тонкий и сухой,
Задыхался и бежал бегом.
Только я запомнил не его.
Свет и дым, и чью-то тень навек.
И не знал об этом ничего
Тот, мостом прошедший человек.