Русская поэзия | Виктор Коврижных

СИРОТА

В доме без света один третий день.

(Провод обрезали за неуплату)

Бродит за окнами страшная тень,

боязно даже заплакать.

Невыносим беспросветный свинец

над синевой беззащитных глазёнок.

Пьянствует мама опять, а отец

снова на нарах казённых.

Сядет в пальто на худую кровать

и – оживают на стенах картины:

сладкие булочки стряпает мать,

велосипед с магазинной витрины.

Мебель убогую не утаит

робкое пламя свечного огарка.

Кажется руки отсохнут мои

если приду в этот дом без подарка!..

Не отмолчаться за праведных всех,

светит окошко в ночи, как иконка.

Ветром сиротства погашенный смех.

Дай вам Бог неба с глазами ребёнка.

ОДИНОКИЙ ТРАКТОР

Неуютно, сиро и убого

во дворах заглохшей МТС.

Через поле вязкая дорога

уползает в сумеречный лес.

Непогода. Трактор стар и грязен

бороздит плугами косогор.

Брызговик верёвкою привязан,

чёрным маслом кашляет мотор.

Дух упадка над Россией всею,

бесполезен хлебороба труд.

Это поле, если и засеют, –

урожай в закром не уберут.

А в селе – разруха да сивуха,

трын-трава у ветхой городьбы.

На скамье печальная старуха,

будто призрак горестной судьбы.

Только трактор, вопреки резонам,

тарахтит с надрывною тоской,

нарезая плугом горизонты

новой жизни светлой и простой.

Тыща лет пройдёт!.. В ночи глубокой

я услышу, как в краю родном

пашет поле трактор одинокий,

словно мир весь держится на нём...

* * *

Копоть и сажа погасших огней.

Вход занавесил подрост тальниковый.

Не оседлать здесь воскресших коней –

ржой изошли стремена и подковы.

Звон наковальни полынью сокрыт,

зябко несёт из дверей пустотою.

Так просветлённой прохладой сквозит,

будто под кузней колодец с водою.

Льются протяжно сквозь щели лучи

цветом вечерней щемящей печали.

Словно наивного счастья ключи,

счастья которое не доковали.

Полуистлевшие спицы колёс,

мохом покрыты венцы и стропила.

Ветхую крышу прошила насквозь

жгучим дремучим побегом крапива…

В полночь под лай деревенских собак

скорбная тень кузнеца оживает.

Тяжко вздыхает и курит табак,

в горне остывшем огни раздувает.

Глухо меха проворчат, и огни

вспыхнут на время и тут же погаснут,

словно хотел осветить наши дни,

но убедился, что это напрасно…

СТАРУХА

Старухе этой – девяносто с лишним.

Уж немощна она да и слепа.

Но, видно, бережёт её Всевышний

и к смерти не протоптана тропа.

Живя в квартире дочери и зятя,

свободная от кухонных забот,

она молчит в каморке виновато,

что век чужой давно уже живёт.

Ей совестно за немощность и кашель,

и потому украдкой от родни

она на ощупь протирает кафель,

передвигаясь робко вдоль стены.

И по ночам к Всевышнему старуха

взывает все грехи её простить.

И – умереть, пока тепло и сухо,

чтобы зимой могилку не долбить.

В ЗАБРОШЕННОМ ХУТОРЕ

Погасших окон выцветшие ставни,

глухой заплот, поваленный в осот.

И – тишина, как будто слово тайны

сейчас Господь с небес произнесёт.

Покажется, что жизнь людей былая

из этих мест бесследно не ушла,

как память сокровенная, живая

здесь в тишину незримо проросла.

И ощутишь ознобно чьи-то взоры,

лишь дунет ветер, травы шевеля,

и оживут обрывки разговоров,

мельканье лиц и запахи жилья.

Здесь постоять, как заново воскреснуть

с щемящим чувством грусти и вины.

Всплакнёт ли птица над судьбой окрестной

и снова станет частью тишины...

СТАРОБАЧАТЫ

Все перестроили в русском краю.

Только не трожьте деревню мою.

Тихие улочки старых Бачат,

ветры степные полынью горчат.

В купах черёмухи и тальника

белую лебедь качает река.

Щука с Емелей и Чёрт с Водяным

мирно живут за окошком моим.

Звоны и ягоды в травах лесных

вспомнят заглавия сказок былых.

Яви и вымысла зыбкая грань.

Здравствуй, лесная моя глухомань!

Милая родина, вечности птах,

здесь лишь воскресну листвой на кустах!

Тешьтесь вы – Господи! – в вашем раю!..

Только не трожьте деревню мою.

Не растопчите надменной стопой

кроткий колодец с воскресной водой...

Белая лебедь томится во мгле.

Трудно не петь мне на этой земле…

ЯЗЫЧНИК

(отрывок)

Живёт в селе. Пасёт коров.

Травою лечит.

И заговаривает кровь

невнятной речью.

Пошепчет, пальцем проведёт –

уйдут болезни!

Благодарит его народ:

колдун полезный.

...Была гроза. Посыпал град.

Струхнул немного.

Ударил молнии разряд

пред ним в дорогу.

То ль происк неких тёмных сил,

то ль дух небесный? –

Вознёс и плавно опустил

на новом месте.

Пришёл в себя он: жив, здоров,

а за спиною –

всё стадо в семьдесят голов,

хвосты – трубою!

И рядом конь его – живой!

Нисколь не битый,

тряс беспокойно головой

и ржал сердито.

И даже верный старый пёс

(без родословной)

скулил и в травы прятал нос,

боялся словно.

Куда его забросил рок,

в края какие? –

Глухие дали и лесок,

луга глухие.

Обшарил взглядом окоём,

вздохнул с досадой.

На дальний холм с березняком

направил стадо.

Затем на следующий холм

брели с надеждой...

Сгустились сумерки в глухом

краю нездешнем.

Остановились близ кустов

на ночевую.

Он молоко сдоил с коров

в траву сырую.

Устала сдаивать рука,

а в сердце стужа –

дымилась лужа молока,

как белый ужас.

Вздохнула в сумерках гроза,

и в травах белых

ослепший смысл искал глаза

в иных пределах.

И снова в путь, лишь рассвело...

И за горою

внезапно вышли на село,

село чужое.

Спросил у жителей села

координаты.

В соседней области была

родная хата.

И побледнел пастух, как снег,

узнав, что брошен

в далёкий край, назад в четверг

недели прошлой.

«Спасибо, что не в глубь веков» –

так отозвались.

И подоить его коров

не отказались.

«Ступай, – сказали, – на восток.

Дойдёшь в неделю».

Еды насыпали в мешок

и дали денег.

И снова стадо мирно шло

к желанной цели...

Вернулись странники в село

спустя неделю.

Родные избы вдоль реки

и палисады!

Как паровозные гудки

взревело стадо!

Он шёл и плакал вдоль дворов

от умиленья.

Хозяйки встретили коров

без удивленья.

Никто – где был? – не вопросил.

Казалось, будто

своё он стадо проводил

сегодня утром!..

Он взор свой к небу обращал –

поведать знаний.

Но Тот, Кто ведал – иль молчал,

иль делом занят.

Потом за Лысою горой

смотрел на поле,

где правит автором герой

помимо воли…

ВЫШИВАНКИ

Для последнего часа свиданья,

упиваясь небесным огнём,

вышиваешь иглою Майдана

вышиванки на теле своём.

Лягут крестик с веночком и строчки,

алой кровью наполнятся швы.

Обернутся воронки в цветочки,

а траншеи в ажуры листвы.

Чудный месяц на теле и звёзды.

В честь высоких заморских гостей

вспыхнут росы, как чистые слёзы

в небеса унесённых детей.

Дым и горечь полынного хлеба,

гарный хлопец над полем ржаным.

Блещет жовто-блакитное небо

над коханым простором твоим.

Ради воли высокой и цели

гайдамаки от мира сего

для любимой тебя не жалели

ни себя, ни родных – никого.

Захлебнувшись сыновней любовью,

по следам самостийных годов

напитают москальскою кровью

вышиванки вишнёвых садов.

Возойдут из поганого склепа

в золочёный державный жупан:

посполитовый гетман Мазепа,

незалэжный Бандера Степан...

Вышиваешь, себя обряжаешь,

как в последний готовишься путь.

Ждёт жених из предтечных пожарищ,

звонкой песней прострелена грудь.

С рушниками придут за тобою,

вознесут на престол к образам.

И в церквах твоих ветер завоет,

и откроет всем Виям глаза.

Протокольные речи назначат,

рухнет птах на средину Днепра!..

Только русское сердце заплачет

по тебе, дорогая сестра...

СКАЗАНИЕ О НАРОДНОМ СЧАСТЬЕ

Рубит новую баньку Савельев Андрей.

Рубит в «лапу» углы, как по нитке!

Так подгонит венцы – ни горбов, ни щелей

и, мерцая, лежат словно слитки!

Он ошкурит бревно и смолистый настой

зноем вызвенит связь поколений:

берендеевый полдень и свет золотой

деревянных столиц и селений.

Исполняет Завет топора да пилы!

Не работает будто – играет!

И топор его ловко разносит углы,

и впритирку пазы выбирает.

Ляжет комель к вершине, вершина к комлю,

свяжет плотно «замком» и шкантами.

Я, пожалуй, себе тоже баньку срублю,

полно душу морочить стихами!..

Выйдет Люба, жена, томно к срубу прильнёт

и подаст мужу квасу бидончик.

В каждом слове то лебедь, то солнце живёт,

то цветок полевой колокольчик.

И жене улыбнётся Савельев Андрей,

пот с лица рукавом утирая.

До чего же любовь возвышает людей,

быть красивыми повелевает!..

Он щепу соберёт и стаскает во двор –

будет печке растопка и пища!

И в холодную воду опустит топор,

чтоб остыл и окреп топорищем.

Неприметное счастье житейских основ:

сходит Люба с ведром за водою.

Приготовит на ужин сметаны, блинов

и корову Рябинку подоит...

2

Я однажды всплакнул, когда тихий покой

был пропитан сиреневым хмелем.

Показалось, что имя моё над рекой

голосами вечерними спели.

В синих сумерках тополь листвой отливал

полусвет, будто слово молитвы.

И поставленный сруб за окошком сиял,

словно маслом лампадным облитый.

И пришло ко мне счастье – любовью к земле,

где сирень в палисадах, скворечни,

деревянный мосток, роща в ласковой мгле

и смиренные избы вдоль речки.

Да столетний ранет над отцовским крыльцом,

да просторы небесного света!..

Ненаглядное, нежное с юным лицом

в лёгком платье зелёного лета.

То ли юность моя, то ли утро строки,

что меня вознесёт до бессмертья!–

Лёгкий ветер и свет просквозят вдоль реки

и затихнут вдали, и померкнут...

3

Улыбнётся земля и наступит рассвет

для народного счастья пригодный.

Вновь душою в хозяйственных буднях согрет,

и дышать так легко и свободно...

ГЛУПАЯ МОЛИТВА

Господи, прости меня глупого.

Пусть я буду ещё глупее.

И как ходят детишки группою,

Пусть такую найду себе я.

Слюни буду пускать по ветру,

Улыбаться всему, что вижу,

Господи, по любому поводу,

Господи, лишь бы к Тебе поближе.

Это взрослые играют по-крупному,

А у нас на полдник каша.

Господи, прости меня глупого.

Глупому ничего не страшно.