Русская поэзия | Александр Руденко

ЗВЕЗДОЧЁТ

Закрыв Европе часовой кредит,

заря последней искрой золотою

над норами комфортными горит,

над бюргерской кротовьей слепотою.

И принятый кротами на учёт,

платящий кротко мэрии налоги,

в мансарде тёмной

тёмный звездочёт

уже проснулся, как медведь в берлоге.

И жёстко смотрит, подняв жалюзи,

как, пасти электронные разинув,

затягивают гаражи вблизи

тела уставших за день лимузинов.

Приходит ночь. Она не принесёт

ему ни ласки женской, ни покоя,

но тёмные иероглифы внесёт

в своё Писание его рукою…

И только вздрогнут жалюзи, когда,

оставив рваный след в небесной пряже,

шипя, погаснет первая звезда

в поставленной на подоконник чаше.

Стрелу, которую пошлёт Стрелец,

он обломает… И во влажной бездне

заблещут семь металлов – семь колец –

как семь стихий, на этом тяжком жезле.

Он семь страданий на себя возьмёт

и за ночь проживёт семь жизней длинных.

И в чашу соберёт и яд и мёд

семи грехов, семи страстей звериных.

Зашепчут рукописные листы,

когда над ними он поднимет руки, –

и сдвинутся астральные пласты,

и вскрикнут потревоженные духи…

Но, чашу осушив почти до дна,

возобладав над гневом и любовью,

он не встревожит бюргерского сна,

не тронет жезлом слепоту кротовью…

И только на дневном асфальте вдруг

среди толпы вокруг него проступит

невидимый кротам колючий круг –

и этот круг никто не переступит.

* * *

Чащобные дебри. Шаманит пурга –

над крышей камлает, взметает снега

и в танце заходится тряском.

И в круто закрученный низом бурун

врастает не легший в берлогу шатун –

в лешачьих верстах за Дебрянском.

Луна увивается в мглистый клубок.

И горло морозного ветра глоток

внезапно, как спирт, обжигает,

едва из сторожки шагнёшь на порог;

широк у порога сугроб и глубок,

и сердце тоскою сжимает.

Могучие ели ветвями скрипят.

Укрытые лапником лешие спят,

в протяжные сны свои веря;

и не сторожатся, услышав во сне,

как рядом легко проминается снег

под тяжкими лапами зверя.

Ты выучил звуки зимы наизусть,

ты ведаешь тропы её… Ну и пусть

бездомно крадётся остуда

по следу за хищным седым шатуном –

не сдашься ты ей… И с огнём-шептуном

беседовать будешь, покуда

не взвесишь безвестности путь и – молвы,

не выносишь формулу поздней любви,

не сверишь неверные сроки

судьбы и налётной пурги перепляс

с огнями, зовущими – через Дебрянск,

припавший к железной дороге…

КРАДЕНЫЕ КОНИ

Пахло розами, рекою… Майские жуки летали.

И соленые фисташки в летних будках продавали.

В городском саду темнело. Вдруг – на стриженом газоне

за каштановой аллеей, как мираж, явились кони…

Подошли мы… И с улыбкой в тишине оторопелой

ты смотрела, как бродили жеребцы – гнедой и белый.

Высоки и легконоги, тонкошерсты и игривы…

Раньше только в кинофильмах видел я такие гривы.

И следили за конями нежно-строгими глазами

двое пареньков цыганских с вышитыми поясами.

И поскольку цирк заезжий в городке давал гастроли,

«Это кони цирковые», – я подумал поневоле.

Ты барьер переступила, смело встала на газоне

и у паренька спросила: – Ваши кони?

– Наши кони!

– Поклонись-ка даме! – крикнул он гнедому.

И степенно

жеребец перед тобою стал на правое колено.

Выгнул чувственную шею и с развернутой бумажки –

на твоей ладони узкой – снял солёные фисташки…

А когда мы шли обратно и луна в ветвях плясала, –

«Это краденые кони!» – восхищённо ты сказала.

Я молчал, с тобой не споря, – занят мыслями своими…

Это краденые кони! И не могут быть иными.

Потому что, не рискуя, радости не добывают.

Потому что за бумажки таинства не покупают.

И все думал, ощущая – тонко – дрожь твоей ладони:

наши поцелуи тоже – были – краденые кони…

* * *

Кривая берёза, размокшее поле,

пролётных гусей косяки…

Россия, уроки любви в твоей школе

томительны и высоки.

Для этой ли боли твой пасынок создан:

узнать, как держать на земле

равненье на солнце, равненье на звёзды,

на скрытое в облачной мгле…

Для этой ли воли – идти по разбитым

дорогам-путям за черту

и зла, и добра, не попомнив обиды,

но помня людей доброту.

Дышать и простором, и гарью тягучей,

и слушать сквозь сумрак слепой,

как ветер, гуляющий по свету, учит,

что мир не исчерпан тобой.

И думать над тайною жизненных сроков:

к тебе ли Господня рука

когда-то вернёт в новой плоти – с уроков

сбежавшего ученика?..