* * *
Зачем, зачем неумолимо
наждачкой опыта и лет
с вещей стираются незримо
душа и свет?
О Господи, пока на свете
дышу, позволь ещё хоть раз
увидеть мир как видят дети,
из детских глаз:
открыть за каждым поворотом,
забором, улицей, углом
вселенную… А ныне что там?
Ну двор, ну дом…
Но удивительное детство
и не вернуть, и не вернут,
и жизнь теперь не цель, но средство,
тяжёлый труд.
* * *
Малыш суетится у пня,
а я взгромоздился на горку.
А вдруг он запомнит меня,
запишет себе на подкорку?
И будет потом через годы,
дрожа, вспоминать этот день:
обрывки, куски и разводы,
и дядю на горке, и пень.
Мои великанские ноги,
бутылку, шальные зрачки,
и в них выраженье тревоги,
и в них выраженье тоски.
И я исправляю ошибку,
смеюсь и махаю рукой,
пускай он запомнит улыбку,
забудет тревогу с тоской.
СЛАВЯН
Он на всё отвечает сердито,
плохо выбрит, небрежно одет,
два ребёнка, четыре кредита,
ипотека на двадцать пять лет.
Не ошейник на нём, а удавка.
Он недаром в больницу залёг.
Вячеслав или попросту Славка,
мой приятель, больничный дружок.
Он лежит не по первому разу.
«Здесь свобода, на воле капкан».
Эту, в общем, неглупую фразу
новичкам повторяет Славян.
Новички отвечают: «Иди ты!»
Им бы выписаться поскорей.
Как, зачем? Пиво пить, брать кредиты,
делать деньги и делать детей.
Но в гробу он видал эту лажу.
Потому что уверен Славян,
всё на свете когда-нибудь скажут:
«Здесь свобода, на воле капкан».