ДВЕ МЕТЕЛИ
На Оби, где просторен разбег
Молодой снеговерти и стыни,
У метели стерляжий хребет
И восторженный вкус строганины.
А в столицах невнятен февраль –
Сыплет гарью и моросью дымной.
И метель, как последняя шваль,
Волочится за каждой машиной.
* * *
Мохнатой гусеницей снег
На вербном марте.
Окна и лужи пересверк,
Как по команде.
От грязи улицы рябы.
С ветвей округи
Отряхивают воробьи
Остатки вьюги.
На лето родственников ждут,
Хлопочут в гнёздах,
Зерно украдкою клюют
Меж куриц пёстрых,
С оглядкой чистятся в песке
По теплотрассам.
И клён в испуганном броске
Заполнят разом.
Он тоже начал оживать:
На ощупь, немо
Корнями почву разминать,
Ветвями – небо.
* * *
Туман стоял как на века
Средь сосен и берёз,
Вчерашним духом табака
Пропитанный насквозь.
Идём в тайгу.
Пружинит дёрн.
И вспоминаю сон,
В котором ты, и сын, и дом,
И солнце за окном.
Бензопилы тревожный визг
Деревья кинет в дрожь.
Качнётся ствол
И сбросит вниз
Плащом дремотный дождь.
И встанет день,
Раскинув гул
И просеку разжав,
Где каждый пень,
Как солнце, кругл
И, как щека, шершав.
Сырой табак и мошкара,
И горькая кора.
Ревут надрывно трактора,
Горячие с утра...
И тишина.
Пружинит дёрн.
Укачивает в сон,
В котором ты, и сын, и дом,
И солнце за окном.
ДЕД
Приземист и не худо сложен,
Дед крепок был ещё вполне.
Какой же сон приснится должен
Ему, что умер он во сне?
Быть может, он под Сталинградом
Услышал, как рокочет шквал,
И как огнём или снарядом
Испепелённый он упал?
А может, в дин лесоповала
В промозглых дебрях сентября
Сосна, как облако, упало,
Его подмяло под себя?
Он в прошлом времени не спился,
Не сгинул в ельцинском вранье.
Какой же сон ему приснился,
Что так и умер он во сне?
А вдруг – он очутился в детстве,
Где сад в цвету и дом не стар,
Так было благостно на сердце,
Что просыпаться он не стал?
НА ОБИ
Ивняк узловат и кустист
На гривах осенне-пунцовых.
Качает нас Обь и грустит
Старик о былинных уловах.
Моторка пыхтит кое-как,
Волной раздвигая протоки.
Когда ни стерлядки в сетях,
Тогда и душе не до водки.
И клонится солнце ко сну.
Дымят макароны по-флотски.
Старик потянулся к костру.
Ладони сквозящи, как доски.
Река его – память-транзит,
То в бликах, то в яром тумане,
То брата во тьме отразит,
То друга, утопших по пьяни.
Вращается звёздная ночь,
Блестит чешуёй по стакану.
И гонит бессонную мощь
Меж судеб людских к океану.
ДОЛГИЙ БЕГ НА МЕСТЕ
Жил в общаге и бараке,
В четвертушке щитовой,
Жил при свете и во мраке,
Жил в отеле на Тверской,
Жил в вагонах, на вокзале,
В переходах на метро,
Жил на сельском сеновале,
Где пахуче и пестро.
Жил в казарме и палатке,
Жил в бревенчатой избе,
Жил ни солоно, ни сладко,
То в смиренье, то в гульбе.
Жил в дурдоме и больнице,
Жил под скальпелем врача,
Жил в деревне и столице,
Жил со зла и сгоряча,
Жил обманутым и битым,
Жил в редакциях газет,
Жил ненужным и забытым,
Жил как бомж и как поэт,
Жил с деньгами и долгами,
Жил в рыбацком шалаше,
Жил с друзьями и врагами,
Жил с сомненьями в душе,
Жил с татарами и коми,
Жил в Перми и Костроме,
Жил в глуши и на пароме,
Жил по-царски и в дерьме,
Жил и верил простодыро
В коммунизм и ЦСКА,
Жил, чиновного мундира
Не примеривал пока,
Бестолково жил и с риском,
Жил и в шубе, и в плаще...
И прожив полвека с лишком,
Вроде не жил, вообще.