Русская поэзия | Анна Долгарева

* * *

В город пришла война.

В город ложатся мины.

В городе разорвало водопровод,

и течёт вода мутным потоком длинным,

и людская кровь, с ней смешиваясь, течёт.

А Серёга – не воин и не герой.

Серёга обычный парень.

Просто делает свою работу, чинит водопровод.

Под обстрелом, под жарким и душным паром.

И вода, смешавшись с кровью, по улицам всё течёт.

И, конечно, одна из мин

становится для него последней.

И Серёга встаёт, отряхиваясь от крови,

и идёт, и сияние у него по следу,

и от осколка дырочка у брови.

И Серёга приходит в рай – а куда ещё?

Тень с земли силуэт у него чернит.

И говорит он: «Господи, у Тебя тут течёт,

кровавый дождь отсюда течёт,

давай попробую починить».

* * *

Ничего не знаю про ваших

Полевых командиров

И президентов республик

На передовой до сих пор

Шаг в сторону – мины

И снайпера пули

Его звали Максим

И он был контрабандистом

Когда началась война

Ему было тридцать.

Меньше года

Он продержался

Недолго

Под Чернухино

Он вывозил гражданских

Его накрыло осколком

Мне потом говорили тихо:

Вы не могли бы

О нём не писать?

Всё-таки контрабандист

Бандитская морда

Позорит родину-мать

Её звали Наташа

Она была из Лисичанска

Прикрывала отход сорока пацанов

Ей оторвало голову

Выстрел из танка

Они говорят о ней

Губы кривят

Чтобы не плакать снова

Она была повар и снайпер

У неё не было позывного

Её звали Рая

Художник

Ей было семьдесят лет

Жарким августом

Перед всей деревней

В обед

Её били двое

По почкам и по глазам

Чёрный и рыжий

Искавшие партизан

Она ослепла

Но всё-таки выжила

Даже успела увидеть

На улице тело рыжего

...а с тем

Кто предатель

А кому давать ордена

Разбирайтесь пожалуйста

Как-нибудь без меня

* * *

Я не знаю, за что тут идёт война –

За вечность, за деньги, за литературку,

Я дурачок, дурачок, я засела на

Высокой крыше, ковыряю её штукатурку.

Я дурачок, дурачок, мне надо одно –

Чтобы меня любили, чтобы среди запаха яблок

Ходили, держали за руку, смотрели кино,

Чтобы была на ручках как будто я бы.

Все стихи, что пишу я, – это чтобы поговорить,

Потому что во мне говорения очень много,

И некуда его деть, рвётся оно изнутри,

И от этого чудовищно одиноко.

И речь моя всё бессвязнее, но всё же она легка,

Как пузырьки в апельсиновой конфете-шипучке.

Я сижу на крыше, подо мной большая река,

Я дурочка, дурочка, возьмите меня на ручки.

БОГ ГОВОРИТ ГАГАРИНУ…

Бог говорит Гагарину: Юра, теперь ты в курсе:

нет никакого разложения с гнилостным вкусом,

нет внутри человека угасания никакого,

а только мороженое на площади на руках у папы,

запах травы да горячей железной подковы,

березовые сережки, еловые лапы,

только вот это мы носим в себе, Юра,

видишь, я по небу рассыпал красные звёзды,

швырнул на небо от Калининграда и до Амура,

исключительно для радости, Юра,

ты же всегда понимал, как всё это просто.

Мы с тобой, Юра, потому-то здесь и болтаем

о том, что спрятано у человека внутри.

Никакого секрета у этого, никаких тайн,

прямо как вернёшься – так всем сразу и говори,

что не смерть, а яблонев цвет у человека в дыхании,

что человек – это дух небесный, а не шакалий,

так им и рассказывай, Юра, а про меня не надо.

И ещё, когда будешь падать –

не бойся падать.

* * *

И приходят они из жёлтого невыносимого света,

Открывают тушёнку, стол застилают газетой,

Пьют они под свечами каштанов, под липами молодыми,

Говорят сегодня с живыми, ходят с живыми.

И у молодого зеленоглазого капитана

Голова седая, и падают листья каштана

На его красивые новенькие погоны,

На рукав его формы, новенькой да зелёной.

И давно ему так не пилось, и давно не пелось.

А от водки тепло, и расходится омертвелость,

Он сегодня на день вернулся с войны с друзьями,

Пусть сегодня будет тепло, и сыто, и пьяно.

И подсаживается к ним пацан, молодой, четвёртым,

и неуставные сапоги у него, и форма потёртая,

птицы поют на улице, ездят автомобили.

Говорит: «Возьмите к себе, меня тоже вчера убили».