В МЕТРО

-

Не склеены поцелуем,

спускаемся в андерграунд,

где черти поют «Аллилуйя»

и ангелы в прятки играют.

Где смрадом, как из лохани,

окатывает игриво.

В неясной толпе с лохами

бессмысленно ждать прорыва.

Нетвёрдым шажком пингвиньим

корячимся до платформы.

Толкаются все упорно,

хоть зенки пустые вынь им.

-

Пищит лейтенантик жидкий,

придавленный у колонны;

ему не поймать шахидки,

не выиграть миллиона.

Галдит караван-сараем

восточный народ речистый.

Которые террористы?

Мы снова им проиграем…

Сегодня взорвут едва ли,

а завтра есть шанс, однако…

Да что это за клоака,

и как мы сюда попали?!

-

Смотрю – задрожали рельсы,

и думаю: неужели

как нищие погорельцы

скорбят о потере «Гжели», –

вот так пожалеем время,

истраченное в тоннеле?

Мы – евнухи, что в гареме,

как водится, не при деле.

Доносится грохот града,

подходит железный Будда.

И ты говоришь: «Не надо…»

И я говорю: «Не буду»,

в тоске, как в траве, по пояс,

в тупой маете столичной…

-

Я бросился бы под поезд,

но это не эстетично.

АЛКОГОЛЬ И ПОТЕРЯННОЕ ВДОХНОВЕНИЕ

-

(в стиле Буковски)

-

Я люблю дешёвые пивнушки,

дремлющие около вокзалов;

заскочишь в такую под вечер выпить пива кружку

и грамм сто пятьдесят вдогонку – чтоб не казалось мало,

закажешь глазунью из трёх яиц

и бекон, не внушающий доверия,

а вокруг – столько живописных лиц,

и никакого лицемерия.

-

Накурено – хоть топор вешай, ну

ещё испарения, запахи разного рода;

другой бы смылся отсюда к лешему,

но я обожаю общаться с народом.

Наверное, у меня такой вид –

интеллигентного простака, распыляющего излишки…

Вот подсел странный тип, денег занять норовит,

другой предлагает перекинуться с ним в картишки.

Сутенёр доморощенный ставит в известность: девчонка,

хорошенькая, долларов за двадцать;

и сама она рядом – едалом не щёлкает,

того и гляди – полезет целоваться.

-

На липком столе пополнение вроде:

бутылки, тарелки – прямо с небес манна.

И как-то само собой происходит,

что банкет оплачивается из моего кармана.

И все тут, словно друзья закадычные,

донимают расспросами, рассказами,

накачавшись ершом, выпытывают самое личное,

липнут проказою.

Жалуются, придавленные грузом бед,

мол, евреи всё захватили, а мы нищаем.

«Спокойно, – говорю, – с вами великий русский поэт,

и я угощаю».

-

Сумерки облепили окна, поздновато уже,

истекают отведённые заведением сроки,

и чувствую, как скребутся в душе

сотни раз не написанные строки.

И лечу домой в радостном опьянении,

в супермаркете хватаю блокнот, ручку, бутылку вина,

но, пока добираюсь, тает призрак стихотворения –

скука одна…

-

О таланте своём не плачу я,

думал – пропил, а он нет-нет

да напоминает о себе, как неоплаченная

квитанция за свет.

ЗАВЕЩАНИЕ

-

Если доживу до старости (шансы невелики, но они есть)

и превращусь в брюзжащего маразматика,

дышащего только прошлым,

то, конечно, буду всех доставать –

в первую очередь сотрудников литературных изданий;

начну рассылать веером свои пронафталиненные вирши,

ходить затем по редакциям, интересоваться, когда же меня напечатают,

заискивать перед теми, кто годится мне во внуки,

хвалить их стихи, которые мне непонятны и чужды,

дарить (пытаться дарить) им подарки в виде бутылки поддельного «Наполеона»,

рассказывать о своих реальных, но чаще – выдуманных победах,

хвастаться, что сам – Великий и Ужасный –

написал когда-то предисловие к моей книжке,

жаловаться на вероломных соперников,

сообщать (по секрету), что полученные мною премии –

это лишь малая часть из тех, что я мог бы получить, кабы не…

-

Литературные работники, для которых я всего лишь «один из»

(один из тех неудавшихся гениев, коими кишит наша словесность),

поглядывая на меня с усмешкой или раздражением,

но всё-таки вежливо отвечая,

будут кивать и просить зайти через месяц,

но лучше не заходить, а позвонить,

и тогда-де они точно дадут мне ответ,

и он, разумеется, будет положительным, –

из уважения к моему таланту, возрасту, заслугам.

-

Но ни через месяц, ни через два я не услышу внятного ответа,

каковые привык получать в «своё» время;

мне будут предлагать перезвонить ещё, и ещё, и ещё.

У меня пропадут:

и без того жалкий аппетит, подобие сна, мечты об эрекции.

И тогда, отчаявшись и смертельно обидевшись,

я начну названивать главным редакторам,

жаловаться, что со мной неуважительно разговаривают,

что меня посылают всё дальше и дальше;

поплảчусь, что всеми забыт и затюкан,

а ведь приближаются юбилеи (75 лет со дня моего рождения,

55 лет творческой деятельности, 50 лет первой публикации,

45 лет выхода первой книжки, 40 лет получения первой премии и т. д.).

Я напомню, что в таком-то году похвалил в известном журнале

одного из этих главных редакторов,

второму помог впервые напечататься,

третьего вызволил из милицейского участка после того,

как он устроил дебош в ЦДЛ,

а четвёртому оказал такую услугу,

о которой предпочтительнее умолчать.

-

И главные редакторы, платя добром за добро,

пожурят своих подчинённых,

дав им указание напечатать меня в ближайших номерах.

Сами они будут понимать (хотя бы интуитивно), что мои стихи –

это не стихи вовсе, а обычный старческий бред,

но чего не сделаешь ради дружбы и памяти?

-

Настоящим Завещанием я официально разрешаю редакторам отделов поэзии

гнать гнусного старика Игоря Панина в три шеи,

и даже колотить его (умеренно),

не публиковать его идиотских стихов

и вообще не иметь с ним никаких дел.

А если эта скотина всё-таки пожалуется главному редактору,

то можно предъявить в своё оправдание данный текст.

-

31 декабря 2010, остров Пхукет (Тайланд),

при нескольких свидетелях из числа обслуги

и двух местных проститутках, случайно забредших в отель.

АВСТРАЛИЯ

-

Поэма-утопия

     I

Конечно, Москвы не будет,

исчезнут Берлин и Прага;

чуть дольше продержится Лондон, мечтая о чуде,

но порвут его по образу и подобию флага.

-

Обречена старушка Европа,

и теперь уж кричи – не кричи;

ожидали второго потопа,

а погибнем от нашествия саранчи.

-

Не всегда побеждает сильнейший,

берут не обязательно силой – разве способов мало?

Самурай падёт от руки гейши,

что яду в чай подмешала.

-

Так и мы, ожирев от успехов,

расслабились на привале.

Но те, кто устал от нашего смеха, –

они не спали.

-

Интернет становился всё более скоростным,

на биржах кричали о стабильном росте,

но сбывались дурные сны:

хозяев теснили гости.

-

Они приходили с миром, просили о помощи,

обещали закон соблюдать, исправно платить налоги;

продавали нам тухлые овощи

и наркотики... Что в итоге?

-

Облачались в джинсу, напяливали штиблеты стильные,

стараясь походить на местное население.

Тут им и кров, и ссуды обильные –

по ишачьему велению.

-

Искали изъяны в броне государственной машины,

как старатели – золото в жиже вымоин;

постепенно становились несокрушимы…

Что скажете, толерантные вы мои?

-

II

Штаты расплачиваются за рабство, Россия за «имперские амбиции»,

может, это и правильно, если бы не одно «но», –

за ним, как скажут французы, не покривив лицами,

спрячется весь Париж, включая «Эйфеля» и самое дно.

-

Не от обжорства погибла Империя Римская,

не христианство вбило в грудь ей кол осиновый,

начиналось с того, что пришлые, по инстанциям рыская,

получали гражданство – самодовольные, спесивые.

-

И вчерашний раб и враг озлобленный

всеми путями шёл до Рима.

Но кривоногие гоблины –

не пилигримы.

-

Бойтесь чужаков, в города входящих:

они заразят вас неведомой корью,

придушат уставших, прирежут спящих,

а потом напишут свою историю.

-

Прежде восхищались героями,

ценили доблесть, отвагу.

Теперь же себе яму роем и

вырыли до размеров гигантского оврага:

-

«Красные кресты», миссии гуманитарные –

тошно от этой нелепой возни.

Правозащитник – шалава базарная,

пулю глотни.

-

Теперь мы кругом виноваты,

ибо имели неосторожность такую –

помогать, не зная, чем это чревато,

не думая, что со временем нас атакуют.

-

Бремя белых обратилось проклятием,

расплачиваться даже детям.

Не кажется ли, братие,

что придётся ярмо надеть нам?

-

      III

Не за горами Великий Исход,

погодите ещё чуть-чуть,

и по шиферу неба, по пластику вод –

в добрый путь!

-

Побежим позорно, в чине ли, в ранге ли,

потащим добро – на горбу или волоком,

вот тогда станет ясно, о чём трубили архангелы

и по ком звонил колокол.

-

Предков могилы будут осквернены,

святыни разграблены,

Какие, к чертям, границы страны,

если ложки держим как сабли мы?

-

Хозяева новые вихрем гниения

протянут хищные руки.

Что им до наших гениев,

до науки?

-

Что им до наших обычаев

и жизни уклада?

Кому и сырые яйца бычьи

вкусней мармелада.

-

Спи, Ватикан, берущий на лапу,

отречёшься не раз, не три и не пять,

проснувшись однажды, увидишь – сам Папа

вниз головой распят,

-

а вокруг завывают победно

адепты иной религии...

Давненько не было бед, но

доигрались до низшей лиги.

-

      IV

И куда податься? Везде одно.

Спасайся ещё, кто может,

забирайся в чащи, ложись на дно,

пачкай глиной белую кожу.

-

Никому не верь, никого не знай,

никуда не лезь прежде срока.

Мы ещё найдём сокровенный край,

пусть и нет среди нас пророков.

-

Говорят, что там, на другом конце

пресловутого шара земного,

содрогнулись, услышав весь наш концерт,

и – ни слова.

-

Хорошо им там, где нас нет и нет,

ничего, как-нибудь своим ходом...

Но увидим самый спокойный рассвет,

и песок, и лазурную воду.

-

Там кенгуру и таинственные утконосы…

Прежде было смешно, а теперь – быть бы живу.

Никто не решит за нас все вопросы,

но и не страусы создают боевую дружину.

-

И нюхнувшие пороху – мы –

станем теми, на ком и удержится

от нелепой сумы, от недолгой тюрьмы

страна-громовержица.

-

Мудрую кровь вливая

в молодые мехи,

будем помнить вкус каравая,

родные стихи.

-

Новое житьё –

пускай глубокие корни.

Много земли – всё здесь твоё;

не будь лишь трусливым, покорным.

-

Помни века удар,

что ты пережил!

Бежать отсюда некуда –

на ножи.

-

    V

Здравствуй, Австралия, цветущая страна.

Славься, последний форпост свободы.

По морям, островам, по трущобам сна

собирай народы.

-

Приюти последних из тех, кто был

покорителем дикого сброда,

кто по счастью пока не отправлен в распыл,

кто не съеден и в рабство не продан.

-

Это мы, это мы присягаем тебе –

образцы уникального вида.

Будь нам матерью новой, арийский Тибет,

современная Атлантида.

-

Недалёк этот день – ты узнаешь его –

к берегам подкрадётся армада,

и гортанный призыв нападающего

возвестит о начале джихада.

-

И поймёшь тогда, лиха фунт почём,

перед миром другим в одиночку.

Но из нас эту повесть каждый прочёл,

так расставим над «i» все точки.

-

Мы припомним им, не скупясь на отвагу,

как горели Европа, Америка…

Пусть слагает великую южную сагу

тот, кто битву увидит с берега.

-

И потомок мой, ясноглазый, белый,

(мольбу за него в астрал лью)

на крылатой ракете напишет умело:

«За Австралию!»

-

2006–2008