* * *

Отведав горючей житухи

И вздох уронив неспроста,

Из Витебска едут старухи

В Печору – святые места.

-

Все пятеро бедно одеты,

На доброе слово легки.

И, словно былые рассветы,

Белеют платков узелки.

-

Сквозь сумрак расплывчатый, редкий,

Мелькает лесов окаём.

Старухи сидят, как наседки,

Толкуя о чём-то своём.

-

Ах, эти разъезды, озёра,

Знакомая мглистая ширь.

Вдали за лесами – Печора,

Печорский святой монастырь.

-

А поезд сквозь сумерки лупит.

«Давай же лупи веселей!»,

Где эхо барахтаться любит

Среди придорожных полей.

-

Вагон как железная лодка,

А небо – подобием гряд.

Старухи, притихшие кротко,

На редкие избы глядят.

-

А ведь запевали бывало,

Когда зачинали артель,

Но звонкую силу металла

В полях растрепала метель.

-

Давно одиноки старухи,

А горюшка – целый ушат.

Их руки, как хлеба краюхи,

На тёмных коленях лежат.

-

Оставив вчерашнюю хватку,

Толкуют о жизни умно.

Боятся проспать пересадку,

Что ждёт их на станции Дно.

-

……………………………..

-

Уж тени, шарахаясь косо,

Уходят задумчиво прочь.

Одни лишь грохочут колёса,

Волнуя глубокую ночь.

-

Гляжу до мучительной рези

На избы... Но полночь уже...

А мы всё твердим о железе,

А нам бы твердить о душе.

БЕЛАЯ ВОРОНА

-

Мне вино предлагали и водку,

Как откажешься смолоду, если

Говорили вдруг: «Выпей в охотку!» –

И по-дружески чокаться лезли?

-

Наливали стаканы полнее,

Хмель вязал свои мутные нити.

Каждый раз, почему-то краснея,

Я твердил: «Вот не пью... Извините!».

-

На меня все таращились дико:

«Ты откуда такой оробелый?»

В перекатах застольного крика

Называли вороною белой.

-

Пробки шлёпались громко, как утки,

Приглашая к великой хмелине,

Но цвели моих слов незабудки

На весенней, родной луговине.

-

Я со всеми здоровался кротко,

Ведь душа наподобие луга.

Я страдал, что проклятая водка

Доконала последнего друга.

-

Презирая табачное зелье,

Не смолил ни «Волну», ни «Родопи».

Я нашёл молодое веселье

В самом звонком весеннем галопе.

-

Поклоняясь квашне деревенской,

Я месил свою радость, как тесто.

Каждой женщине – скрипке вселенской

Уступал обязательно место.

-

Веря нежной заре обручальной,

Терпеливо склонялся к пелёнкам.

Мне смеялись в лицо: «Ненормальный!

Обзавёлся четвёртым ребёнком».

-

Занимался рассвет колыбельный,

Вдруг пускались снега в перепляску.

Огорошенный песней метельной,

Я картошку таскал и коляску.

-

Я не нравился замшевой своре:

«Тоже нам отыскался Гораций...»

Я любил соловьиное море,

Грозовую грамматику граций.

-

В скачке взмыленной, в скачке железной,

Смех плеснув в тишине заоконной,

Я родимой фамилией честной

Дорожил, как столетней иконой.

-

И по-прежнему в жизни упорной

Говорю: «Всё хорошее делай!»

Чем остаться вороною чёрной,

Лучше быть уж вороною белой.

В ДЕРЕВЕНСКОЙ БАНЕ

-

Камни выли, злые от веселья.

Дядька сыпал: «Жив курилка, жив».

Словно бык на выгоне весеннем,

Пар ревел, потёмки оглушив.

«Пар, племяш, для ревматизма смазка,

Всё равно, что дёготь для колёс...»

Из котла я черпал старой каской,

Из дыры-пробоины лилось.

«Не жалей, поддай ещё немного.

Ну, уважил. Ну, попарь теперь!»

Проклиная всех чертей и бога,

Вышибал я низенькую дверь.

Охмелев от банного разлива,

Я сбежать хотел куда-нибудь,

А в окно заглядывали ивы,

Словно норовили подмигнуть.

Бородёнку гладя, в хлопьях мыла,

С листьями на розовой спине,

Дядька ухал: «Боль в ноге томила...

Дай-ка, Димка, рукавицы мне!»

Рыжий, битый, словно жердь, костлявый,

В шрамах, что кричат который год:

Этот – полоснуло под Любавой,

Этот – у Полибинских высот.

Белый пар – берёзовая кладезь.

«Растерял дружков в одном году,

За дружка Терентия попарюсь,

А ещё за Федю Лободу».

По худым плечам носился веник.

«Всей хворобе фронтовой капут!»

Баня, приподнявшись с четверенек,

Смаху плюхнуться хотела в пруд.

Солнце, плавясь, по садам катило,

Рыжий дядька крякал: «Благодать!»

Раскалённый дядька, как светило,

Выходил из бани подышать.