Русская поэзия | Игорь Шкляревский

Ветер холодный дует с реки.

Мы собираем в полях колоски.

Голые ивы. Церковь без крыши.

Ангелы в небо летят со стены.

Плачут голодные птицы и мыши,

в поле далёкие горны слышны.

Я колоски, колоски собираю

и на соломе сырой засыпаю,

и высоко над холодной страной

ангел летит с пионерской трубой.

Есть в отдалённой области небес

былая жизнь… Всегда зелёный лес

и заводи незамутнённых рек.

Давно покончил с ними человек.

Есть в отдалённой области небес

спасительные, как роса в пустыне,

мгновенья лучшие тех, кто давно исчез,

и тех, кто честно здравствует поныне.

В той области небес стоят твои глаза.

Там помыслы друзей, как в золотом архиве,

несбыточно живут! И на осенней иве

двух-трёх учителей трепещут голоса.

В той области небес нет сторожа у входа,

но человек туда всей жизнью не войдёт.

Там реют сироты сорок второго года,

там вечерами хор детдомовцев поёт.

Брат! Как на станцию пойдёшь,
глядеть в ту сторону не надо.
И не гляди, когда обратно
по нашей улице пойдёшь...
Там дом горит! Там свет горит!
Там за столом отец сидит.
Читает он свою газету.
Там постелила нам кровать
и чашки расставляет мать.
Там никого чужого нету.
Ну вот и всё! Теперь иди.
И только не гляди на окна.
На окна только не гляди...

Спасибо тебе, Елена,
За всё, что было со мною.
Душа улетит в небо,
А тело станет землёю.
Но этот ожог рябины,
И тонкий лёд на стерне,
И гул деревянной плотины
Ты всё же оставила мне.
И палой листвы забытьё,
И грустный туман у дороги
Оставила мне, как тряпьё,
В бессмысленной той суматохе.
Но странное дело, Елена,
И винная горечь стогов,
И ярко-морозное небо,
И лодки у чёрных дубов –
Всё это осталось любовью,
Но только уже не к тебе,
А к родине, к тихому полю,
К рябине в седом декабре.

В клуб не придёт Ярослав Смеляков,
Вечная вышла ему отлучка,
Только звёздочки над стихом
Взошли, как лагерная колючка.

Десять лет он в бараке мёрз,
Двадцать лет согревался водкой.
Чёрные скулы, орлиный нос
Долу язык повисает плёткой.

Око ищет – кого стегануть.
Хамство плебея и холод вельможи
Поочерёдно корчили рожи,
Силясь прикрыть беззащитную суть.

Славил заводы, парады, планы,
Бил в пионерские барабаны,
Утром премией утешался,
Вдруг затравленно озирался.

Шёл, на пальто нацепив медаль.
Кажется, в Рим опоздал на судно.
Тускло процеживал вечную даль,
Думал тайком, одиноко, трудно,

Одолевая слабость и злость.
Гений корил и душа огрызалась.
Кинули к старости жирную кость,
Но опоздали – зубов не осталось.

Игорь-князь между двух берёз,
А Ярослав – как струна со стоном –
Между свободою и законом
Ночью сердце разорвалось.

И приняла его стылая твердь,
Наших падений и взлётов основа.
Тяжкая жизнь и лёгкая смерть,
Время, раба твоего – Смелякова!

ИЗ ЮНОСТИ

Половодье! Дорога домой.
Над заветренной синей водой
сиротливые чибисы плачут.
Ничего в нашем доме не прячут,
даже шторы у нас не висят,
только хоры, небесные хоры
в бесконечном окне голосят,
только голые вётлы маячат.
Солнце светит, а чибисы плачут.

ПРОБЛЕМА ПРЕПОДАВАНИЯ

Учитель, классный педагог,
стучал ногою деревянной
и открывал нам сто дорог
в страну истории туманной.
Столетье – в сорок пять минут.
Над миром гении блеснут.
Цари сразятся и умрут,
а остальные не успеют
и сквозь века до нас дойдут.
Сквозь возрождения и войны!
Сквозь унижения и вопли!
Гудит набат! Звенит звонок.
Ну, вот и кончился урок.
Домой уходит педагог.
Скрипит нога! А что он мог
за эти сорок пять минут?
Над миром гении блеснут.
Цари сразятся и умрут,
а остальные жить останутся,
до нас дойдут и не состарятся:
ведь на земле полно работы.
Гудят бетонные заводы.
Стучат сапожные артели.
Дымят бессонные котельни.
На стёкла копоть оседает.
Пустеет класс, и в тишине
техничка тряпкой протирает
звезду вечернюю в окне.

Я всё ещё живу, храня
Звучанье чистой русской речи.
И на прощанье у меня
Назначены с грядущим встречи.
Там баркалабовские грозы
Прошли. И мокрые стрекозы
Блестят у брата на спине.
Там детство ловит в быстрине
Форель прохладно-золотую,
И ласточкой в моём окне
Там счастье ставит запятую.

Вон рыболов с вечернего парома
идёт, не зная ни добра, ни зла.
У рыболова в волосах солома
и синие безлюдные глаза.
Горят рекламы купли и продажи,
гул новостей разносят провода,
а рыболов закурит и расскажет,
что на озёрах зацвела вода.

Я не знаю, какое сегодня число,
но с утра журавлей
треугольная стая
рыболовам курлычет,
что лето прошло,
перелески пустые листая…

Я – юный сын лесов, морей,
Жил просто, честно и толково,
Но слово полюбил сильней,
Чем всё, что означает слово.
Елена, первая любовь,
Ушла с другим, а я в печали,
Что не нашёл печальных слов,
Пока шаги не отзвучали.
Порвала рыба сеть мою –
О горе, горе мне! И снова
Себя на мысли я ловлю,
Что рыбой ускользнуло слово.
А ночь июньская светла –
Очнись, вставай, считай потери,
Но если все они – слова,
То все они – приобретенья!
А если вдруг из глубины,
Как после мора или взрыва,
Где рёбра ивой сплетены,
Слова безмолвно и лениво
Всплывут, – есть женщины, вино,
Есть скачки, спазмы, потрясенья,
Субботы есть и воскресенья,
Но мне всё это не дано.
Кружится кругом голова
От всех дорог, от всех соблазнов,
А у меня одни слова
В значенье тёмном и прекрасном.
Моя отравленная кровь.
Моя дорога роковая.
Моя последняя любовь
Неразделённая! Слепая!

Без телевизора, без телефона
стали заметнее ива, ворона,
лёгкая рябь на реке.
Стали прозрачней синие окна,
в брёвнах потрескивают волокна,
и навевают любимую грусть
новости лета – рыжик и груздь!

Два облака белых плывут по лазури.
Стоит ослепительный зной.
Ну вот мы и встретились после разлуки,
Невечной разлуки земной…

Над жизнью, в которой мы прочно забыты,
Над синим холодным Днепром,
Над кладбищем, где мы не рядом зарыты,
Сегодня мы рядом плывём.

Два облака белых… Одно розовеет,
Над миром приветствуя день.
Другое опять отдалиться не смеет,
Лежит на нём первого тень.

Нам встретится дым! И о юности милой
Ты вспомнишь и нежно взгрустнёшь.
Я ливень пролью над твоею могилой…
А ты над моей не прольёшь.

Ты первой иссякнешь в пылающем небе,
Рванусь за тобою, звеня!
Но в клевере, в глине, в полыни и в хлебе
Ты разве дождёшься меня?

Два облака белых плывут по лазури.
Стоит ослепительный зной.
А может, и не было вовсе разлуки,
Невечной разлуки земной?

Прямо в кузове я засыпал!

Мои волосы в небе шумели.

Подо мною ухабы гремели,

И попутчик мне что-то кричал.

Бочка прыгала рядом со мной –

В щели масло текло голубое.

И по доскам стуча головою,

Я летел на свиданье с тобой.

Непривычной работой распят,

Я, наверно, во сне улыбался,

А когда начинался асфальт,

С непривычки я вдруг просыпался.

Кулаками в кабину стучал.

Тормози! Получай и отчаливай.

А попутчик мне шляпой махал,

И глаза его были печальными.

Донашиваю пиджаки, рубахи,

живу в каком-то полудетском страхе,

не умереть боюсь – боюсь не быть.

Донашиваю жизнь свою земную,

но мокрый клён и лужу золотую

так не умеет молодость любить.

КОНЕЦ

Окуная лицо в облака,

долго пил холодок родника.

Стала тесной от холода грудь.

Долго пить эту воду нельзя.

И нельзя в неё жабой нырнуть.

И никак оправдаться нельзя.

Пил последнюю воду свою.

Тихо в ней, и светло, и темно.

Ждали… Небо синело в строю.

В красных листьях песчаное дно…

Спички бросил ему конвоир.

Человек в тишине закурил.

Стал к осине. Пиджак застегнул.

И ударил забвения гул!

В красных листьях песчаное дно…

Кукушка уже не кукует,

скосили луга за Днепром

и лето сметали в стога.

Молчит опустевший паром,

канат в облака провисает,

и все сиротливей светает.

Цепляясь за ивы, плывёт

над синей водой паутина.

Вечерняя стая утиная

летит, удлиняя простор.

У края озябшего лета

горит одинокий костёр.

Я люблю ловить язей,

собирать в оврагах грузди,

тихой ночью в захолустье

слушать шорохи дождей.

Это всё, что мне осталось,

и не дай мне Бог на старость

много денег и друзей.

Деньги юности лишают,

а друзья уже мешают

слушать шорохи дождей.

ЛЕСНАЯ МОЛИТВА В КАРЕЛИИ

Господи! Для мученицы Лиды

пошли хотя бы тучу дождевую,

чтоб ей на радость выросли грибы.

Не привелось увидеть ей Париж,

Брюссель и Брюгге ей не показали

колоколов и черепичных крыш,

она в Чупе скучает на вокзале.

Пошли хотя бы тучу дождевую

с небесными подачками судьбы,

и улыбнётся мученица Лида:

– Смотри, какие я нашла грибы!

– Поспи, – говорила мать.

– Вставай! – говорил отец.

– Поешь, – говорила мать.

– Учись! – говорил отец.

Приеду. Слова всё те ж,

Да только не все слова.

Осталось: – Поспи, поешь…

А следом шумит трава.

РОДНАЯ ВЕРСТА

Кто-то в поле срывает стоп-кран.

– Стой, держи! – И опять не поймали.

Он бежит, задыхаясь, в туман,

вдоль болота осеннего, к маме.

Отоспится, попьёт молока

и, как птица, взлетит на подножку.

Глаз намётан, и ноша легка.

Сэкономил дорожную трёшку.

Проводницы сходили с ума,

машинисты от страха дрожали.

А потом пролетела зима.

Поезд шёл, тормоза не визжали.

Может, стал он взрослее к весне

и удача к нему постучалась.

Может, просто на этой версте

никого из родных не осталось…