* * *

Это родина – синие ставни, 

это родина – ивы внаклон, 

над которыми сирыми стаями 

птицы тянутся в небосклон. 

-

Было вдоволь и песен, и хлеба, 

жизнь взахлёб и беда по плечу. 

Но под этим единственным небом 

я от родины мало хочу. 

-

Я хочу, чтоб земля не скудела, 

от которой и песня, и хлеб, 

чтобы, делая нужное дело, 

не оглох я и не ослеп. 

-

Я хочу, чтоб река не мелела, 

чтоб пьянил и дурманил чабрец, 

чтобы мама моя не болела 

и чтоб сильным остался отец.

  * * *

Разрушилась страна,

А я остался цел.

Меня они не взяли на прицел.

-

Но я с тех пор живу на той войне

С разрушенной страной наедине.

-

Я до сих пор кричу от немоты:

«Ужель была неправедною ты?

-

Ужели ты, пропавшая страна,

Была так непригожа и срамна?

-

Ну почему тебя не заслонил,

Да с чем я жил, да где я раньше был?»

-

Я просыпаюсь, до утра курю,

В сырую тьму печально говорю:

-

«Любимая моя, подай же весть!»

И мне с небес доносится: «Я здесь…»

ХОДИКИ

Памяти бабки моей

Феодосьи Фёдоровны

Говорила: «Ну что вы всё ходите

Мимо окон, проезжий чудак?»

А в простенке перечили ходики:

«Может – он? Может – твой? Может – так?»

-

А потом они так отмеряли,

Феодосья, свиданья твои,

Что и сами собой замирали

В ночи, полные бабьей любви.

-

Как же время жестоко бежало

Под размеренную тишину!

Ты готовила, шила, рожала,

Провожала его на войну.

-

В ожиданье грядущей печали

Заржавел голубой циферблат.

В сорок пятом всё лето стояли –

Это он не вернулся назад.

-

И, казалось, истошному крику

Всю себя до конца отдала.

Но потом ты подправила гирьку,

Стрелки правильно подвела.

-

Поднимала себя и сына,

И на внуков хватило сил,

У которых теперь над камином

Электрические часы.

-

Нет тебя. Только крест над холмиком

На погосте, среди тополей.

Но не крест – я поставил бы ходики,

Словно памятник жизни твоей.