Русская поэзия | Мария Аввакумова

ЯСНОЕ ИМЯ

Не бойся быть русским – не трусь, паренёк,

не бойся быть русским сегодня.

За этим не заговор и не намёк,

за этим – желанье Господне.

Он нас породил.

Он один и убьёт.

А прочие все – самозванцы.

Да их ли бояться! не трусь, паренёк,

на русский призыв отзываться.

Прекрасное, ясное имя Иван.

Чудесное имя Мария.

Светите друг другу сквозь чёрный туман,

в который попала Россия...

* * *

Мамке Волге поклонюсь.

Батьке Дону улыбнусь.

Помолюсь гряде свинцовой,

небо – это тоже Русь.

Где ни ступишь – бурелом,

надоело – напролом.

Помолюсь судьбе бедовой,

чтоб не прыгала козлом.

Мамке Волге, батьке Дону,

волку, белому батону,

вербе тихой помолюсь,

к лику Божью прислонюсь:

поддержи мя, Вседержитель,

я немножко тоже Русь.

* * *

Наши матери стали старыми,

стали слабенькие совсем.

Наши матери знали Сталина,

знали прелести разных систем.

Да и мы уже столько закуси

поиспробовали на веку:

и Занусси там был и «Затеси»…

Пир запомнится бедняку.

Запрягай опять клячу тощую,

разбросай пашеницу и рожь.

Напрягай опять жилы-мощи-то:

сей добро – никогда не помрёшь!

...Собираются мамы старые

с узелочками – в старину.

Наши матери знали Сталина.

Наши дочери – Сатану.

ДЕТСКИЙ КОНЦЕРТ

В ИНВАЛИДНОМ ДОМЕ

В катанцах драных, саржевых формах,

в галстуках с жёваными концами,

какие мы куцые были, наверно.

Но пусть и это останется с нами.

...Нам было лучше... И мы давали

детский концерт

в инвалидном доме.

Что ты читала? И как принимали? –

Всё отлетело куда-то. Кроме

запаха бедствия, что, как обух,

нас шибанул по носишкам трепетным...

и как лежали калеки бок о бок...

и мы с пионерским над ними лепетом..

После концерта тебя стошнило,

пропал аппетит даже к жмыху ворованному.

И долго-долго ты силы копила

и нежные чувства

к миру терновому.

И ты поняла, с чем Судьба обвенчала

и чтó приказала зачать на соломе.

...Тебе было лучше. И ты читала,

читала опять

в инвалидном доме.

* * *

Говорят, что кипрей

любит расти на костях

Где осталась от кипрея ржавая стена,

Там лежит, костьми белея, батькина страна.

Рыбоеды, чаеглоты, где-то за войной

Вы остались, патриоты, все в земле родной.

Чаеглоты, рыбоеды, ведуны кудес,

Вы стояли за Победу, словно русский лес.

И осталась от победы ржавая стерня,

Там лежат отцы и деды – вся моя родня.

СЛАВА МЕЖ ЛЮДЬМИ И ВЕНКИ МУЧЕНИЧЕСКИЕ*

Приспевает время мучеников, что спасут

народ и други.

Приспевает время лучников,

время шлема и кольчуги.

Кузнецы! мечи выковывай

из победно-звонкой стали,

блеском стали очаровывай

замохнатевшие дали.

Раздувай дыханье горнее:

скоро, скоро время спросит,

скоро, скоро горе-горюшко

верных рыцарей подкосит.

Упадут они, емелюшки,

не с девчатами в солому,

упадут они в земелюшку,

чтобы дать простор живому.

Плачеи отвоют души их

на погостах древнерусскиих

так, как будто самолучшие

отплывают в лодках узкиих.

Над озёрами заволжскими,

где стрижи с водой забавятся,

новые кресты да колышки

к мёртвой городьбе прибавятся;

а когда с землёй сровняются

скромные захоронения,

люди с этой бойней справятся

и – на новое сражение.

Так – всегда. Не позабыты вы,

шлем с кольчугой харалужною.

Слава меж людьми – убитому!

Слава в небесах – живущему!

...........................................

*Из старинного псалма

СЕКРЕТ БЕЛОСНЕЖНЫХ ПРОСТЫНОК

Говорят, что красивой была.

Может быть.

Красота деревенская проще.

Только мне

некрасивой её не забыть.

Вот стирает...

Вот простынь полощет...

От нагибки багровым лицо налилось.

Руки бедные не разгибались.

Так их вздуло и так от воды разнесло,

что руками утопших казались

(по весне, в ледоход, проносило лихих

по разбитой Двине. Навидались).

Но летают они над водой, распалясь.

Прорубь паром исходит недаром.

А потом на салазках

с простынками таз

в гору тащат, окутаны паром...

И зачем нам, голодным,

была чистота,

холод простыни этой хрустальной?

Видно, та чистота

и была ВЫСОТА

нашей северной мамы печальной.

...Много лет – без тебя.

Я смогла устоять и в жестокий мороз не загинуть.

Только вот не могу, не могу разгадать

твой секрет белоснежных простынок.

Видно, руки мои, чтобы воду отжать,

перенежены, слишком красивы.

Видно, вправду, коленями надо вмерзать

в белый лёд перед прорубью синей.

И лицом багроветь, и красу вытравлять

беспокойством о сыне, о внуке.

И на стуле нечаянно засыпать,

уронив некрасивые руки.

* * *

Петушок на красной кружке

из рубинного стекла

ждёт подружки, ждёт пеструшки,

ждёт... А жизнь текла-текла...

Дотекла до новой Пасхи:

красим яйца, тесто жмём

и, как наши бабки, счастья –

русского – уже не ждём.

Ехал грека через реку,

а по речке плыл навоз...

Выдай, Петя, кукареку,

Разверни гармонью хвост!

Петушок на красной кружке

с каждым годом всё умней:

не видать ему подружки,

кроме личности моей.

ОДИНОКИЙ ВСАДНИК

Хвойный и ольховый,

свежий, сквозняковый

лес какой-то лисий,

просветлённый весь.

Это дивный мастер,

это Дионисий

красками святыми

поработал здесь.

Яблонька сухая

на холме плечистом.

Жизнь бесповоротна.

Но витает дух!

Всадник одинокий

скачет в поле чистом...

Конник ли небесный?

Колька ли пастух?

КРЕСТНЫЙ ХОД

Ни двора... Всё сковано морозом.

Грозным мором выморено круто.

Ни клейма, чей знак глубок и розов.

Ни клейма, ни лошади, ни крупа.

Только в ночь спасения Христова,

вдоль дороги прыгая, как утки,

чтоб не утопить в грязи обутки,

выстонав молитвы два-три слова,

обойдут деревню две-три тётки –

освятят родимую деревню:

скот, углы, кусты, родню, болота...

всё живое... много ли всего-то!

Встанешь этот крестный ход послушать,

худо станет. Не глядела б лучше.

Небесина холода полна.

Чем же эти люди виноваты,

что не разгребёшь беды лопатой?

Чья же это всё-таки вина?

1987

ПЕРЕПРАВА

Передóхнуть всем поодиночке –

это вот, пожалуйста, всегда.

Журавлихой примерзает к кочке

сирая российская звезда.

Звёздная, ночная переправа,

только – ни паромщика, ни лодки.

Да к тому же матушка-держава

пожалела для сугрева водки.

Берега пусты: и тот и этот.

Всех перетопила переправа,

как котят, кутят и малолеток.

Слева хрен один и редька справа.

ЯЗЫЧЕСКИЕ ШУТКИ

Кто там блеет: человек ли?.. зверь ли?..

Кто там млеет: девка ли?.. заря ли?..

Мы всё те же – нас куда б ни ввергли –

Чудь и весь, тунгусы и зыряне.

Президенты... в дамки претенденты...

Все шайтанят, плю́ют на пороги,

Где картошка мёрзнет под брезентом

И всегда разбитые дороги.

По дорогам конь давно не ходит,

Скорчились картохи под брезентом...

Но исправно выборы проходят

И всегда согласье с Президентом.

Мы, туземцы, тоже россияне,

Солнце и для нас в росе играет.

Мы, поляне, ведаем заране;

Мы, зыряне, видим, где зияет.

Ты ищи нас по весенней рани,

Ты лови нас по зиме искристой.

Это наше эхо барабанит

В замшевое ухо беллетриста.

БАБКИН ПОЛОВИК

Только бедная, тёмная воля.

Только ты, заоконное поле –

в арестанских плешинах жнивьё.

Что же сердце

цепляется-стонет?

Неужели так дорого стоит

пестрядинное это шитьё?

Эх ты, бабка, тишком выпивоха.

Обошла суматоха-эпоха,

да убыток, видать, не велик.

Отошли дорогие подруги.

Отплели. Не плетут руки-крюки

своевольный огонь-половик.

Приезжали однóва студенты,

да и снова – всё те же студенты.

Нрав их громок. А образ их дик.

Ровно черти, прости меня боже.

И заладили черти всё то же:

не отдаст ли она половик.

Городской колбасой угощали.

После – денег карман обещали.

А с деньгами куда как житьё!

Что же сердце цепляется-стонет?

Неужели так дорого стоит

пестрядинное это шитьё?

Скажет: с Богом! Накинет крючочек.

Сядет к печке. Сомнёт фартучочек...

И до утречка так просидит.

Ночь-трясина, как боль, бесконечна.

А луна, как всегда, подвенечна.

И судьба за спиною сипит.

...Только тёмная, бедная воля.

Только ты, изломавшее поле,

в лишаях да плешинах жнивьё...

Что же сердце

цепляется-стонет?

Неужели так дорого стоит

невесёлое наше житьё?

МАМЕ ПОЛЕ

Расстелила, разметала зелену твою кровать.

Я тебя бы уважала – не умела уважать.

Я тебя бы так любила – не успела полюбить.

Я тебя не сохранила – потащилась хоронить.

Память белая в заплатах о добре твоём и зле.

Я брожу на мёрзлых лапах в остывающей золе.

Забываю... забываю про ненастную метель:

все грехи твои прощаю. Ты безгрешная теперь.

И теперь уж непременно попадёшь ты

в алый рай.

Перепляшешь всю деревню, напоёшься

через край.

У тебя там дел по горло: и обновы примерять,

и убитому Алёше вновь погоны пришивать...

ПРИСТАНЬ ТИХОНЬ

Тёте Оле

Деревенские старухи

собралися по грибы.

Думы думали – надумали

меня с собою взять.

Слушать вéньгалу устали

и решили-таки взять.

Деревенские старухи

быстро в тёмный бор бегут.

Бьют корзины по корявым

узловатым их ногам.

Мне, девчонке, не угнаться –

быстро так они бегут.

Вот рассыпались по лесу

Полька, Манька и Олёна.

Только крики оглашенных,

что на мху они сейчас.

Голоса как у девчонок,

и глаза как у девчонок.

Точно ведьмы пролетают,

только верески трещат.

Боровые посшибали.

Прогибаются корзины.

Возле нежно-жёлтой лужи

примостились на обед.

Дружно узелки умяли,

отряхнулись, покрестились;

и ещё версты четыре предстояло.

На погост.

На погосте, что над старой,

ох и тёмною водою

и деревней кривопятой

по фамильи Сухой Нос, –

и всего креста четыре,

серебристых и трухлявых.

Там, под этими крестами,

наши памяти лежат.

Тихо стонут сосны сверху.

Тоже старые творенья.

Тихо ветерок базарит.

Тихо дятел шебаршит.

Тихо земляника вянет

над опавшею могилой...

Тихо. Медленно. Степенно.

Торопиться ни к чему.

Деревенские старухи,

несдавучие старухи

Полька, Манька и Олёна

на могилки прилегли.

Тихо. Тихо.

...Пристань Тихонь.