* * *

Адрианова пустынь, простор, тишина,

И тревога, понятная сердцу сполна,

И цена бестолковому веку...

Древний храм, и трава, и цветы вдоль тропы,

И отсутствие нашей привычной толпы,

Постоянно склоняющей к бегу.

-

Как живём? Да, наверно, порою никак,

Даже солнечный свет превращая во мрак

И в погоню себя обращая

За наживой безмерною, властью тупой

И над миром, и просто над этой толпой,

Нехорошую страсть ощущая.

-

Ну а здесь — не спеша до колодца идёшь,

Отступают гордыня, безверие, ложь,

Мысли о каждодневной потребе...

Тут коровки пасутся, там вьются шмели,

И сосновая роща восходит вдали,

И прозрачное облачко в небе.

-

Адрианова пустынь, святая юдоль,

Отгони же, смети мою тяжесть и боль,

Дай заблудшему сыну прозренье,

Приоткрой мне дорогу к пределам иным,

Где найду я не с веком греховным, чумным,

А с собою самим примиренье.

РАНЕНОЕ СЕРДЦЕ

Татьяне Дашкевич

У всего в природе – свой исток,

Что пробьётся поздно или рано...

Вот и этот плачущий цветок

Мне открылся, в общем-то, нежданно.

Мог и не заметить бы вполне

Посреди окрестного бурьяна,

Если бы о нём не спела мне

Женщина по имени Татьяна.

Розовое сердце – остриём!

Так легко стрела пробила мякоть,

И невольно мне при виде том

Тоже захотелось вдруг поплакать.

И не то что слаб на слёзы я,

Но внезапно столькое припомнил...

Где вы нынче, милые друзья? –

Век над вами приговор исполнил...

Разрывались добрые сердца

От обиды, от жестокой боли,

Грустные взрастали деревца

У могилок ранних в скорбном поле.

Скольких можно было обогреть,

Уберечь простым душевным словом

И не дать до времени сгореть

В мире безответном и суровом.

Не случайно, видимо, и мне

Стало горько нынче от укора

В милой захолустной стороне

Возле полусгнившего забора

* * *

Поймёшь, любую представляя нацию, –

Что нынешнее право – анекдот.

Одну сегодня вижу эмиграцию –

Уход со света этого на тот.

-

Границы стёрты, нравы одинаковы –

Повсюду торжествующий разврат,

И три гражданства получив, однако, вы

Не смените на рай знакомый ад.

-

В родной стране, уже стократно преданной,

Где поиск счастья – маята одна,

Утешься тем, что твой отъезд заведомый

Не перекроет сволочь ни одна.

  * * *

Ветерок задумчивый в аллее,

Холодок отчётливый в душе,

То мрачней пространство, то светлее,

И ступаешь, словно по меже.

-

Справа тянет прошлое, а слева

Будущего смутные черты,

То смиренья приступы, то гнева,

И живёшь привычно с ними ты.

-

Время неотъемлемых сомнений –

Падает и ввысь летит листва,

Нет уже единых устремлений

И неоднозначны все права.

-

Рядом с поздним сполохом ромашек

Островки травы почти сухой,

Кто-то вслед тебе прощально машет

Или же зовёт к себе рукой.

-

Молча остановишься, не зная,

Что поделать и куда идти,

И оса, как пуля золотая,

Замирает у твоей груди.

ПАМЯТИ  НИКОЛАЯ ШИПИЛОВА

-

Всё мрачнее утраты мои,

Обрываются в землю друзья,

Им теперь не звенят соловьи

И стрекозы над гладью ручья.

На кладбищенской серой земле –

Всё роднее трава и цветы,

Всё труднее, мучительней мне

Воскрешать дорогие черты.

-

Вот и твой надломился полёт,

И споткнулся небесный твой конь,

И рассыпались венчики нот

Вдоль дороги побед и погонь.

Эта осень и впрямь пощадить

Не хотела ни нас, ни тебя,

И её невозможно судить,

Никакой не поможет судья.

-

Трудно петь о сентябрьской красе

И до крови сердца бередить,

Только листья окрестные все

Прилетели тебя проводить.

Отметая больную печаль,

Что жестокое дело вершит,

Открывая глубокую даль,

Где сиреневый воздух дрожит…

Храм

-

А храм надо строить,

Лепить, как сказанье,

Сквозь вымысел в небо смотреть,

И взглядом влюблённым,

И каждым касаньем

Каменья холодные греть.

-

Единственный,

Неповторимый на свете,

Как неповторима судьба,

Пусть в помощь придут вам

И солнце,

И ветер,

И гордая вера в себя.

-

А храм надо строить,

Работою грубой

И тонким душевным трудом,

И не убояться,

Что руки отрубят

Иль выколют очи потом.

  * * *

К тихому саду пустая дорога

Снова привычно меня привела,

Осень ещё ожидает немного

Милого сердцу земного тепла. 

-

Но в глубине, за кустами сирени,

Всё ощутимее летний исход

И нависают крылатые тени,

И заслоняют собой небосвод. 

-

Осень! Великое царство прощанья

В робкой надежде на будущий срок,

Воспоминания – как завещанья

Всем и всего, что ещё уберёг. 

-

Вспомнишь. И станет немного светлее,

И в одиночестве чутком своём

Долго стоишь в затаённой аллее,

Там, где когда-то бродили вдвоём.

* * *

Сказали: «Жить в безверии».

И жили-поживали.

Взвопили: «Веру продали!»

Прошибла всех слеза.

Мы столько лет иконами

Кастрюли закрывали,

Теперь на них молиться бы,

Да стёрлись образа.

  * * *

Наши смутные дни, 

                               наши ветром взметённые годы,

И поныне живые отметки пути моего, –

Всё останется в письмах скупых, 

                                                     точно сводка погоды,

Разве что перечтёшь, но уже не вернёшь ничего.

-

Эти слёзы сквозь пальцы 

                                         на раннем перроне похмельном,

Эти крики о том, 

                           что понятно лишь только двоим,

Будут грустно пылиться 

                                       в каком-нибудь свёртке отдельном

Иль в коробке, 

                        завязанной старым шнурком обувным.

-

Но в году неизвестном, 

                                      наверно, совсем не случайно,

Разбираясь в бумагах, – 

                                       разбросанном прошлом своём,

Я внезапно достану знакомую необычайно

Эту стопочку света, не тронутую забытьём.

-

И зажмурю глаза, 

                            словно встав перед буквой закона,

Что нарушу сейчас, 

                                наплевав на отчаянный страх,

И ударит в лицо просмолённая вечность перрона

И солёная влага проступит опять на губах.

ПРОЩАНИЕ

Вот и отмаялась мама, в доме лежит не дыша. Тихая – как телеграмма, в небо уходит душа. Век ей достался печальный, век ей достался больной, с горечью изначальной, выданной прошлой войной. Бог не покинул в тревоге, но и блаженства не дал. В маминой дальней дороге нынче крутой перевал. Больше ничто не свершится, весть беспросветно горька, душенька мамы кружится рядышком с телом пока. Сяду к столу одиноко, полную рюмку налью. Мама ещё недалёко, мама ещё не в раю. Давит преддверие тризны. Звёздочка смотрит в окно. Нету истока у жизни, устье осталось одно. Время последней разлуки скорбно стоит впереди, мамины мёртвые руки замерли на груди. Мамины мёртвые руки, мёртвая мама моя… Время последней разлуки – вечная боль бытия. Ветер полуночный дышит, штору окна теребя, слышишь, родимая, слышишь, мы вспоминаем тебя. Завтра с утра запогодит, да не развеет печаль, – мама тихонько уходит в чистую вешнюю даль. Где собираются в стайки и пропадают вдали белые-белые чайки – души страдальцев земли.