* * *

Я помню домик, двор и ель,

Окно с болящей тётей Пашей

И чёрный кожаный портфель,

Насквозь антоновкой пропахший.

Меня водили в первый класс,

Где репродукциями в цвете

Букварь спешил уверить нас,

Что мы счастливей всех на свете.

Мне трудно вспомнить мир в цвету,

Но, сквозь погрешности в картине,

Я вижу нравов чистоту,

Почти немыслимую ныне.

Я помню ленинский значок,

Стыдливых щёк румянец нервный

И кружевной воротничок

Моей учительницы первой.

Директор школы – фронтовик

С протезом в кожаной перчатке,

Был тих, серьёзен и велик,

О школьном думая порядке.

О, как мы верили ему!

Он был для нас почти что богом,

Герой, что в танковом дыму

По фронтовым прошёл дорогам.

Стирая кляксы на листе,

В одном уверены мы были –

В его строжайшей правоте,

В его всезнании и силе!

         * * *

Чьи памятники он крушил,

Хитрец, что стал стране обузой

И всех печально рассмешил

Американской кукурузой?

Палач без комплекса вины,

На царской пляшущий попойке,

Что, не осилив целины,

Посеял зёрна перестройки.

Времянок выстроив квартал,

Любуясь кукольной Бабеттой,

Он лишь кичился и мечтал

В навозных мух стрелять ракетой.

Наивной Кубы шоумен,

Пред бронзовой глупея вумен,

Не понял в свете перемен,

Что умный Кеннеди – не Трумен.

Ещё стучит в устах молвы

Его башмак непобедимый,

Но мать-то кузькину, увы,

Он показал стране родимой!

Во что же верила толпа,

Когда Хрущёв, грозясь упрямо,

Явить последнего попа

Ей обещал, взрывая храмы?

Углов кремлёвских старожил!

Достиг он пионерской славы –

Взрывчатку первым подложил

Под камни первой сверхдержавы.

Так что парламенту вполне

Лорд Черчилль отчеканил внятно:

– Друзья, Хрущёв – соратник мне!

Нанёс ущерб своей стране

Сильней, чем я, тысячекратно!

Похлопаем! 

Вот это срам!

Когда, нарушив свой регламент,

Со смехом и презреньем к нам

Английский зашумел парламент!

Вот это нонсенс! Не у нас

Хрущёвский стиль разоблачили,

А кулаками бы не тряс,

Ему б и «нобеля» вручили!

Гонитель веры, атеист,

Предатель, сеятель убытка,

Губитель армии, троцкист,

Плясун, частушечник Микитка!

Чью сущность Гитлер с остротой

Узрел во власовской породе,

Сочтя предательство чертой

Неполноценности в народе?

    * * *

Пруды, строенья, ствол осиновый,

То спотыкаясь, то бранясь,

С горящей лампой керосиновой

Я пробираюсь через грязь.

Горит окно пред мирозданием

В холодном отблеске огня,

Собака с братским пониманием

Поглядывает на меня.

И, ум вводя в оцепенение,

Одежд меняются черты,

Как будто предков поколения

Сюда глядят из темноты.

Что тишина! В ней нет молчания!

Я долго слышу перед сном

Осенней бури завывания,

Шаги иль скрипы за окном.

А дождь потоками размытыми,

Звеня, стекает по стеклу,

Вратами вечности раскрытыми

Иконы кажутся в углу.

Но вдруг взойдёт печаль соборная,

Что вниз с порога не ступить,

Как будто здесь вершина горная,

Вершина мира, может быть.

 * * *

Не смея глаз поднять на небо,

Тружусь до снежной темноты.

Сильнее сна, воды и хлеба

Мне захотелось чистоты.

Мне захотелось перемены:

Снегурок, яблок, мишуры,

Я мою окна, двери, стены,

Стираю тяжкие ковры.

Согнувшись до полу дугою,

Тружусь, как целая страна!

Но время, видимо, другое,

-

Всё грязь видна, всё грязь видна…

      * * *

Как ныне стыдно исповедей длинных

И слов о грубой сущности судьбы,

Как жаль рябин и домиков старинных

В неповторимых кружевах резьбы!

Как жалко душ, ещё наивных, ибо

За сетью ослепительных огней

Грядущее, как ледяная глыба,

Давно висит над Родиной моей.

Лишь ночь без сна, что движется к рассвету,

В себе надежду бледную таит,

Что солнце дня растопит льдину эту

И только землю нашу оросит.

    * * *

-

Из поэмы «Детство Матроны»

-

Обычай сельский издревле таков –

Чуть из подростков, замуж иль жениться,

Матрюше все четырнадцать годков,

Ещё дитя – уже отроковица.

Она иконой обновила храм,

Но, с ранних лет воспитанные в Боге,

Крестьяне ходят по монастырям,

Топча лаптями пыльные дороги.

Пещеры, храмы с каменной резьбой,

Где Днепр горит серебряной подковой,

На богомолья возит за собой

Матронушку помещица Янькова.

То древний Мценск, то Сергиев Посад,

Москва в церквях бела и златоткана,

Санкт-Петербург и, наконец, Кронштадт –

Суровая обитель Иоанна.

Вот их в собор Андреевский ведут,

Где на хоругвях Спас шелками вышит,

Россия вся перебывала тут

И проповеди батюшкины слышит.

Он видит всё – куда идёт страна,

Он говорит как прозорливый гений,

Что при дверях лихие времена

Безбожья, смут, разгромов и гонений.

Он говорит и знает наперёд,

Что встанут к битве новые святые:

– Все расступитесь!

                               В помощь вам грядёт

Отроковица – столп осьмой России.

* * *