* * *
Прошагала заря болотами
И пропала. За ней во тьму
Птица-выпь протрубила что-то там,
Не понятное никому.
А потом шелестела крыльями,
Словно жаловалась – стара...
И тумана тело бессильное
Потянулось на свет костра.
И казалось, что это создано
Удивительною игрой,
И росою пахло, и звёздами,
И картошкою – с кожурой
Чуть обугленной, подгоревшею.
Я помну её, разломлю,
Посмотрю в темноту кромешную,
Солью крупною посолю...
Мне всю ночь эту даль пугливую
Сторожить, сидеть на часах,
Молодому, ещё счастливому,
С пылью звёздною в волосах.
ЭЛЕГИЯ
-
Тихое раздолье –
Берег да вода.
Скошенное поле.
Ранняя звезда.
-
И по травам скошенным
Прямо под звездой
Бродит конь стреноженный
И гремит уздой.
-
Мнёт копытом сено –
Лёгкий дар судьбы,
И роняет пену
Жёлтую с губы.
-
Всё грустит по лугу
Прежнему, тому.
И бредёт по кругу,
И глядит во тьму…
* * *
Шесть утра – и в переулке
Заскрипела ось во втулке.
Пахнет солнцем. Здравствуй, день!
-
Сон ещё тягучий, сладкий,
Говор утренней касатки,
Покосившийся плетень…
-
Вот оно – моё, родное,
Вечное, не проходное –
Цок подковы, удила.
-
Росами пропахший воздух,
Жеребца тяжёлый роздых
И – рассвет в конце села.
СЕНТЯБРЬ
-
Ещё вдали серебряной трубы
Печаль не спета, и солома в скирдах,
И у коровы в жаркий день с губы
Течёт слюда, а на плющом повитых
Кустах калины дрозд глядит на кровь
Созревших ягод, вертикально-тяжких,
И золотой подсолнух супит бровь,
И шею выгибает по-лебяжьи.
Натёртый воском, он уже созрел.
Он понимает – время на исходе,
И воробьи вот-вот начнут обстрел
Его башки, торчащей в огороде.
Скрипят возы…
Погода хороша!
У ежевики синие глазищи!
И спелый хмель на самом дне ковша
Запрятан, словно нож за голенище.
Хлебни – и жизнь напухнет у виска.
И на гармонь опустятся ладони,
И в золото одетая тоска
На всё село прольётся из гармони.
ФОТОГРАФИЯ
-
Мы идём на базар – Колька, Юрка и я…
Нам на долгую жизнь от базара осталась,
Словно высшая милость, великая малость –
Фотоснимок. Эпоха! Кусок бытия.
-
…Мы стоим на подмостках средь белых холстов,
Три осколка войны, три песчинки России.
И фотограф прикрыл наши ноги босые
Распрекрасным венком из бумажных цветов.
-
А за стенами солнце, и крики детей,
И тяжёлая ругань, и воздух сопревший,
И пустые штанины – теперь их всё меньше, –
И тележные скрипы, и дух лошадей.
-
Здесь, на этом базаре, сапожник-карел,
Наш сосед, посылая проклятия Богу,
Продал три сапога. Все на правую ногу!
Он в то лето под осень от водки сгорел…
-
Мы бродили меж тощей и сытой возни,
Мы смотрели, как пьют, как воруют цыганки.
Вся огромная жизнь! И с лица, и с изнанки…
Кто там думал о нас в те нелёгкие дни?
-
Да никто! Но остался кусок бытия,
И остался фотограф, дарующий милость,
И стена из холстов, за которой дымилась,
Как на сцене огромной, планета моя.
-
И случится – когда подступает покой,
Я беру это фото, как пропуск в те годы,
Где на шумных базарах сходились народы,
И холсты, словно полог, срывая рукой,
-
Я вхожу на базар. Я иду и смотрю…
КАЛИНА
-
И когда я уйду неожиданно просто
(Я уйду, как живу, – на ходу, на бегу),
Посади в мою память у края погоста
Не рябину, что гнётся под ветром в дугу,
Но – калиновый куст!
Чтоб на склоне пригорка
Он разлаписто рос, как на воле растут,
Чтобы осенью было и терпко и горько
Налетевшим дроздам и лежащему тут,
Кто душою врастал в эту бурую глину,
Где устроил навечно жилище своё…
Пусть крылами дрозды обивают калину
И, речною водой запивая её,
Улетают к теплу, помня зрелую мякоть,
Эту горечь, и сладость, и холод зари.
А когда отбушует осенняя слякоть,
Кисти ягод оставшихся в горсть собери,
И суровой зимою, заботясь о сыне,
Добывай горький сок и давай пригубить,
Чтобы он с детских лет, привыкая к калине,
Ненавидеть учился, страдать и любить.
СУСЛИК
-
Лишь только выйду на просёлок –
У свежей норки боковой
Стоит он, рыжий и весёлый,
Как малый столбик межевой.
-
Стоит, освистывая волю,
На всю вселенную один:
«Кто здесь, скажите, господин?»
И добавляет: «Не позволю…»
-
Но коршун закружит в полях,
И суслик упадёт от страха,
И пёстрая его рубаха
Уже мелькает в ковылях.
-
Но только небо станет чистым,
Как весел, рыж и невредим,
Мой суслик тут же с тем же свистом:
«Кто здесь, скажите, господин?..»
-
Ну, задавала! Ну, кино…
Всё это было так давно.
-
С тех пор пошёл который год.
В полях давно никто не свищет,
Там тишина, как на кладби́ще.
Повытравили всех господ…
* * *
Дома пусты, и улица пустынна,
Проносит ветер соль солончака,
Над крышей почерневшего овина
Отарой кучерявой облака,
Вскипая по краям, отходят к югу,
Теснятся и, грузнея изнутри,
Роняют дождь...
Всё движется по кругу...
Что, Господи, творишь, то и твори!
Плещи крылом в черёмухах зелёных,
Верши зароды, бей копытом шлях,
Коси хлеба и охраняй влюбленных,
Звездой падучей грохочи в горах.
Детей расти! Сверкающую ленту
Гни в радугу, разрядами сверкай...
Что хочешь, делай,
Но планету эту –
Прошу! – из рук Своих не выпускай.
ВЕЧЕР
Сидела собака.
Собака смотрела,
Как плавились окна и небо горело.
Закат полыхал, и, объятая жаром,
Земля отдыхала, и зной в ковылях
Едва шевелился, и пахло нектаром,
И птицы галдели в густых тополях.
Галдели… Шумели… Их песня глухая
Кружилась в листве и, росой набухая,
Текла по стволам, меж корней, по дорожке.
Бахча зеленела, блестела корой,
И месяц весёлый, курчавые рожки
В кольцо загибая, висел над горой.
Висел над горою,
За всем наблюдая,
И думал: какая Земля молодая!
Он думал – пшеничное поле какое,
Какая деревня, простор-то какой,
Какие стоят тополя за рекою,
Какая река и закат над рекой!
Какая собака!
Не воет, не лает,
И в небо глядит, словно всё понимает.
* * *
О чём печалишься, душа?
О чём, былое вороша,
Свистишь в кулак,
В тростинку дуешь?..
Я знаю – ты не существуешь,
Ты просто якобы при мне, –
Остерегаешь, предрекаешь,
Пролётной птицей окликаешь,
Босой собакой по стерне
Хромаешь следом, издалече
Зовёшь куда-то, и манишь,
И каждый раз, войдя под вечер
В мой дом, в груди моей болишь.