ВЕЧЕРНЯЯ ПЕСНЯ
-
ветер тянет задумчиво с гор.
огонёчки в степи там и тут.
эй, солдат, передёрни затвор.
нас на родине девушки ждут.
-
с металлическим вкусом вода –
в мятой фляжке, с колючим песком.
на войне будет всё как всегда.
а потом будет всё как потом.
-
а над полночью всадник летит
с острой пикой, солдатский Егор.
эй, служивый, пока не убит,
не ленись, передёрни затвор.
-
потому что ты нужен живой.
потому что подъём будет крут.
потому что Егорий – святой.
потому что на родине ждут.
* * *
жизнь летит арабом,
забирая вниз.
был бы друг мой рядом,
подсказал бы: чи-из!
-
вышли бы на глянце
в полный рост и цвет
пара оборванцев
двадцати двух лет –
-
в тéльниках линялых,
в хаки цвета беж –
пара генералов
собственных надежд,
-
пара командиров
собственных судеб,
половину мира
разломив, как хлеб.
-
...эх, простые души!
знать бы наперёд,
что судьба на мушку
нас сама берёт.
-
выстрелит – не спросит.
спросит – не простит.
нету друга, просто
в Боснии убит...
-
пустота полёта,
лихо на парад
вверх идёт пехота,
падает араб!
* * *
крутись, запиленный винил...
А. Ильенков
перебирая наши даты,
начни отсчёт с восьмидесятых.
высоцкий и афганистан,
дырявый флаг олимпиады,
винил-джинса, мечты-бравады.
и каждый призван, но не зван.
-
а в девяностых стало просто
для вышедших лицом и ростом.
не бьют – беги, бери, что хошь.
в стране раздетых прокуроров,
собачьих свадеб мародеров
царили токарев и нож.
-
теперь настали нулевые.
башка с мошной пусты навылет.
сиди, смешной, крути винил –
морской калибр, 12 дюймов...
кого прихлопнут первым? думай!
и ты там был, мёд-пиво пил.
. . . . . . . .
-
ознобной ночью, до рассвета
приедет чёрная карета.
они войдут без лиц, толпой –
не снимут обувь у порога,
не зачитают некролога
и навсегда возьмут с собой.
РУССКИЙ БОГ НИКОЛА
-
шли по трапу навстречу судьбе
и заменщикам,
из китового чрева борта –
на прозрачную, ясную стынь
лейтенанты-мальчишки, майоры-папаши
и женщины,
а у каждой из женщин в союзе – долги
да при бабушке сын.
паспортами рябили в глазах
коменданта, позёвывал
комендант и командною жестью
едва дребезжал,
и песчаной позёмкой,
как сутки назад ещё –
снежной позёмкою,
отходили налево,
кто раньше сюда не летал.
-
я – направо, в фуражке
с дурацким багряным околышем,
стыдно вспыхнувшим вдруг
на бесцветном, тягучем ветру.
и лежали у сердца жетон офицерский
с николою,
что, угодник, женою положен
был ночью, украдкой – на вдруг.
не заметил, смолчал, на прощанье такое
не выскажешь:
скольких лучших спаситель не спас,
тут какой-то святой
охранить меня должен в стране этой
проклятой, выжженной –
стариковской, картонной, почти
невесомой рукой.
-
слышь-ко, дедушка, стар ты, поди,
для заступника,
будь ты даже моложе,
и то – больно каторжен труд.
вон нас сколько на этой земле собралось,
божьих путников.
может, тех, кто слабее, вперёд защитишь,
может, я – как-нибудь…
я-то знаю, что ждан и любим, и любимою
выпрошен
у судьбы ли, у бога ли – страстной,
отважной мольбой.
охрани, николай, прежде тех, кто
в войну эту выброшен
одиночеством,
случая прихотью барской,
нуждой.
-
охрани прежде тех, кого ждёт эта мука –
заветное выстрадать,
тех, кого не отчаянно ждут,
или вовсе не ждут –
от подрыва слепого,
болезни смертельной,
от выстрела
охрани их, никола…
а я – как-нибудь…
задохнулась душа
долгим перечнем вычетов.
русский дом,
русский дым снеговой,
узкий краешек русского дня
я несу – с образком рядом –
тайно крещённым язычником,
свою веру нехитрую
строго и честно храня.
* * *
когда садился семьдесят шестой,
ракеты в небо сыпал, будто звёзды,
я загадал: увидимся с тобой
пусть осенью, пусть даже очень поздней.
-
загадывал вперёд, когда месил
густую пыль наш бэтээр горбатый,
как побежит навстречу мне мой сын
и, узнавая, скажет: здравствуй, папа!
-
загадывал вперёд, когда шагал
по склону каменистою тропою, –
обнимешь и прошепчешь: ты устал...
и я устала порознь быть с тобою...
-
когда, таясь, калёный моджахед
к плечу приклад неторопливо ладил,
загадывал: семь бед – один ответ,
на все семь бед – ты, мой далёкий ангел.
-
я загадал: судьба меня хранит,
пока дарит мужским нехитрым счастьем –
пока есть путь, которым уходить,
и женщина, к которой возвращаться.
ЦПКиО ИМЕНИ МАЯКОВСКОГО
-
зоряночка свистнула, ворон прокаркал,
водой наполняется след,
по джунглям глухим маяковского парка
иду под дождём на рассвет –
-
заморский шпион, окруженец, зырянин,
беглец, сам себе партизан,
иду на шоссе, где рыдают зверями,
и стонут, и бьют по газам
-
тяжёлые фуры, бандитские бехи
и прочий буржуйский ленд-лиз.
а в соснах гудит отсыревшее эхо
и валится с каплями вниз
-
на ржавую хвою, в интимный подлесок,
в котором, натешась игрой,
ознобно дрожа, в кучу сгрудились бесы,
воняя собакой сырой.
-
– что, нечисть, устала цепляться за ноги?
намучилась дядьку кружить?
я выйду – назло тебе – выйду к дороге,
где мне остановит мужик
-
в восьмёрочке латаной, широколобой:
– куда? – да поближе к жилью!
туда, где я высушу мокрую обувь
и, может быть, душу свою,
-
туда, где есть люди, и нету старенья,
вези меня, добрый таксист,
где свет невечерний любви и смиренья
сияет пронзительно чист.
* * *
я видел: пел глухонемой –
как дерево, махал руками,
мотал кудлатой головой,
мычал и топал каблуками.
-
среди асфальтовых полей,
где острый снег сипел прибоем.
для обеззвученных людей,
один как перст, изгой изгоем.
-
конечно, пьяный вдрабадан,
конечно, дело у вокзала.
там под землёй играл баян,
а на земле – метель играла.
-
а он ни капли не играл
под репродуктором глумливым.
он был один, кто точно знал:
финал обязан быть счастливым.
-
и чтобы счастье не спугнуть,
мужские сдерживая слёзы,
он песню вёл, и песне путь
торили в небе паровозы.
-
сияй, подземный переход...
мети, стерильная позёмка...
пой, взбунтовавшийся урод!
нас ждёт родимая сторонка.
* * *
в окошках тёмных огоньки
то там мигнут, то здесь.
а это курят мужики
над речкою небес.
о чём-то думают… и так
молчат без всяких слов.
как будто ждут какой-то знак,
какой-то верхний клёв.
прозрачны лёгкие дымки,
неразличима снасть.
за вас, ребята! за деньки,
что есть ещё у нас!