Русская поэзия | Александр Хабаров

Свято место

Свято место пусто не бывает.

По ночам там ветер завывает,

В полдень ночь кемарит в уголке.

Или забредёт какой прохожий,

На простого ангела похожий,

С посохом ореховым в руке.

Снимет он треух пятирублевый,

Огласит молитвою суровой

До камней разграбленный алтарь,

И придут лисица да волчица,

Чтобы той молитве научиться...

«Здравствуй, – он им скажет, –

Божья тварь».

Солнце глянет в чёрные отверстья,

Голуби, как добрые известья,

Разлетятся в дальние края.

Грянет с неба благовест усталый,

И заплачет ангел запоздалый...

«Здравствуй, – скажет, – Родина моя».

РОЖДЕСТВО ХРИСТОВО

Двор крестьянский, небогатый,

хлев простой, народ простой:

пастухи и дипломаты,

генералы, депутаты,

конь в попоне золотой,

ангел тихий, Дух Святой;

гусь, теленок, кот и квочка,

ослик – добрая душа;

хоть бы краешком глазочка

посмотреть на малыша:

не сквозит ли из окошка?

где соломку подстелить?

зачадила вроде плошка,

масла надо бы долить…

Ничего не нужно, звери,

птицы, дети, пастухи,

вам открыты окна, двери,

вам отмерено по вере,

вам доступны все верхи;

спит Младенец синеокий,

от рожденья тих и свят,

спит, прощая мир жестокий,

спит, спасая мир жестокий,

освящая мир жестокий

и жалея всех подряд…

ВОТ…

Вот родина моя – в полночном храме,

В горячем хлебе и в воде проточной,

Вот вся она – пейзаж в оконной раме,

Сырой сугроб на улице Восточной.

Вот жизнь моя – то крик, то лепет детский,

Шаг за порог под благовест стеклянный,

Да три вокзала – Курский, Павелецкий

И безымянный…

ДЕРЖАВНЫЙ МАРШ

Ю. Зафесову

Не падай, не плачь, товарищ! Я знаю: твой бизнес угрюм и нищ.

Много ли, друг мой, наваришь с братских кладбищ?

Твои землекопы, Ваня, не просыхают сто лет.

Вот ты идёшь и плачешь, а плакать-то – времени нет.

Часто, Ваня, ох, часто мы что-то с тобой отмечаем…

Нам бы упиться, товарищ, зелёным китайским чаем,

А мы себя губим и губим чёрным цимлянским вином –

Но не печалься, Ваня, счастье не в нём одном…

Я доведу тебя, Ваня, до самого Китежа-града,

Туда, где граничит с бессмертьем страна снегопада,

Мы ведь в фуфайках, Ваня, а те, кто носит пальто, –

Это снаружи – люди, а чуть полоснёшь – не то, не то…

Духу в них вроде бы много, да мало им, вишь, ветчины и колбаски –

Да я об этом царям в лицо говорил без опаски!

Но, впрочем, если не выжить без колбасы –

Пусть жрут меня, Ваня, эти оглохшие псы.

Звёзды всё так же чисты, и светел наш русский воздух –

Но мало им, Ваня, калорий в этих, казалось бы, звёздах.

И если им худо, гадам, этих калорий без –

Пусть, Ваня, меня, как соляру, сжигает РАО ЕЭС.

Руку с ножом заложу, словно вождь, за фуфайку,

Слышал ли ты, Ванюша, про место Неурожайку?

Я-то как раз оттуда, и если правда моя –

Пусть меня режут, Ваня, пока не зарезал я.

Помнишь, пропала Расея, когда началась с раскола?

Тело – объект для опыта, если кровь – пепси-кола…

Застит глаза Европа, а уши – отрежет Чечня.

Если не прав я, Ваня, то помолись за меня.

В этой стране (не ослышался, Ваня!) места, как и в раю,.

Хватит на всех, кто положит душу взамен свою.

Если же нет её, Ваня, души, которая дым, –

Лучше б мы умерли, Ваня, ты – старым, а я – молодым.

Эта страна набегает и рушится, словно волна

Красного, Ваня, кагора, цимлянского, Ваня, вина…

Родина – это цунами, смывающее Кунашир.

Ваня, Москва за нами! А мы, к сожаленью, за мир…

Эта страна не для слабых, она для атлетов и для калек.

Кто мы с тобою, Ваня? Ты ангел, а я человек.

Где твой авианосец? Где мой тяжёлый костыль?

Мы не дойдём до дома, пока не выметем пыль…

…А эта страна, словно вьюга, сама метёт ледяною метлою,

Тут не тряхнёшь мошною, не повертишься юркой юлою;

Ветер стихает, а вьюга сильней и сильней –

Сил-то нам хватит, Ваня, а хватит ли дней?

Где мы? Фонарь едва ли осветит эту страну снегов,

Родину радио, родину Божью, родину Божьих врагов;

Это берег, Ваня. Здесь не поймать такси.

Что там во тьме ледовитой? Неужто дошли до Руси?

Теперь не остынем в снегах, не погибнем от кистеня.

Главное, Ваня, покрепче держись за меня,

Потому что земля меня держит, а я за неё держусь,

За иву, за решку чугунную, за скользкую эту Русь,

За проволоку колючую, за книгу, за тонкую бечеву,

За всё, что нам чудится вечером, а утром всхлипывает наяву,

За сосны, что ждут нас, как сёстры, в снегах отдалённых мест,

За стены кремлёвские, за пряники тульские, за медный наш крест…

Тяжела ты для ангелов, пьяная наша дорога,

А человеку свойственно в спутники требовать Бога.

Он пьяных нас держит крепко, а трезвых – сшибает влет,

Бьёмся, Ваня, как рыбы, об этот искусственный лёд.

Падаем, Ваня, в сугробы до самого-самого марта,

Сколько уж нас там, Ваня? Не меньше, чем у Бонапарта.

Спим под снегами белыми, зимородок и снегирь,

Не выдаёт нас Родина, не отпускает Сибирь.

Лепим, Ваня, как психи, ей-Богу, в беспамятстве пьяных веков

Баб своих ледяных, тающих деток и мёртвых снеговиков,

Вьюга наша подруга, да матушка нам – полынья…

Зябко нам, Ваня. Тяжко нам, Ваня. Да вон уж деревня моя…

Там и окошко с узорами и дымок из кирпичной трубы…

Видно, не зря расшибали о лёд мы свои толоконные лбы.

Вот она, наша держава – деревня у самого края земли,

Вот она, наша деревня – держава, и мы до неё дошли.

РУБАШЕЧКА

Привет, страна моя льняная,

Моя рубашечка-страна,

В тебе родился я, родная,

И обносил тебя сполна.

Давно бы мне сменить одёжку,

Совлечь особенную стать –

Да не найду никак застёжку,

А через голову – не снять.

Да что там! Как-то раз бандюги –

Сымай, кричат, а то – под нож!

А я сказал им, гадам: други!

Её и пулей не возьмёшь.

Она проста и невесома,

Она, как ноша, тяжела,

Она из льда, из чернозёма,

На ней кресты да купола…

Тут не до модного каприза,

Не до размера и числа…

Ведь это ангельская риза,

А к человеку – приросла…

МОЯ СТРАНА

Стране железной нужен князь,

А деревянной – царь.

А той, где скука, хрип и грязь,

Сгодится и фонарь.

Сегодня светит он живым,

А завтра – темен, туп.

Качнёт, раздвинув сизый дым,

Обледенелый труп.

Я там и дня прожить не смог,

А умереть – забыл.

Страну, которой нужен Бог,

Я больше всех любил.

УТРО

Я встану затемно, и мне Господь подаст

Всего, что я просить уже не в силах –

Он сам, Господь, от всех щедрот горазд

Убогих оделять, больных и сирых.

А я не сирый, даже не больной,

Ну, чуть убог… Иное – исправимо.

Чего просить мне? Крыльев за спиной?

Тепла побольше да поменьше дыма?

Земную твердь снегами замело,

Следов не счесть, да к небу нету хода...

Весь мир осел узором на стекло,

И вместо смерти – вечная свобода.

Чего уж тут выпрашивать, молить

В безвременье, где даже век – минута.

Я помолчу, мне незачем юлить

Перед лицом Творца и Абсолюта.

Мне незачем пенять на вся и всех,

Шарахаться шагов и резких свистов,

Я всех людей простил за глупый смех,

Я даже раз просил за коммунистов,

Но за себя? Нет прихоти чудней –

Выпрашивать, теряясь в общем гаме,

Того-сего... успехов, денег, дней –

Огня не замечая под ногами...

ПОХОДНАЯ ЖИЗНЬ ТРОФИМОВА

Памяти Сережи Евсеева

Болеет сердце. Я здоров, как бык.

Молчит душа, свирепствует свобода.

Я прочитал семьсот священных книг,

когда, как все, вернулся из похода.

А что ждало ушедшего в поход?

Пещера ли без дна? Даль океана?

Зачем вы мне заглядывали в рот,

которым я дышал легко и пьяно?

Не суждено осужденным кричать,

а я иду, во всём подозреваем, –

не стоило, товарищ, руку жать,

ведь мы друзей руками убиваем.

Что ждёт тебя-меня, везущих груз

через Баграм, погрязший в мести мерзкой?

Неужто не отметится Союз

за нас, убогих, честью офицерской?

Пока ты, гад, раскуривал косяк

и плакался в жилетку всякой мрази,

наш экипаж клепал отбитый трак

и жизнь свою выталкивал из грязи...

Ну что ж, прости... Тебя не ждёт никто.

За перевалом нет библиотеки,

и не спасёт тебя стишок Барто

о мячиках, что наполняют реки.

Там ждёт тебя, водитель, путь зверей

под перезвон нетронутых копилок.

Тебя спасёт начитанный еврей

в ковчеге из прессованных опилок…

Куда бы ты ни выполз – быть беде.

Кровь – оправданье, но твоя – едва ли...

И те, что задыхались в БМД,

не зря тебя так часто поминали.

На чёрном, знали, чёрное – видней;

они теперь белее серафимов.

Куда уполз, как змей, из-под огней

боец несостоявшийся Трофимов?

Там ждут тебя тюремные клопы

с бойцами вологодского конвоя,

картины мира на телах толпы

и шепоток густой заместо воя.

А тот, кто за тебя ушёл в поход,

вчера воскрес и найден на покосе;

живым железо – яблочный компот,

а тот, кто мёртв – и не родился вовсе...

Убитым не поможет айкидо,

живым не быть играющему в прятки.

Хотел быть после, а остался до,

мечтал в моря, а сел, как все, за взятки…

Всё зря... не зря... Весь мир у наших ног,

и боль, и страх, и пьяная отвага –

всё знать дано... Но отличает Бог

кресты от звёзд и грека от варяга.

Что ждёт тебя? Кто бил тебя под дых?

Досталась ли тебе любимых жалость?

Немного нас осталось, золотых.

Серебряных – и вовсе не осталось.

ПУТЬ ЖЕЛЕЗНЫЙ

Марине Музыко

Луна в окошке мутном,

чаёк в стакане синем.

Легко в вагоне утлом

нырять в волнах России.

То проводница плачет,

То тётя режет сало,

То дядя с полки скачет –

Ему стакана мало.

Дрожу под одеялом,

Как бабочка в пробирке.

Прохладно за Уралом,

Зато тепло – в Бутырке.

А мимо – звёзды, звоны,

Гудки товарных, скорых.

Вон там, за лесом, – зоны

И хариус в озёрах…

Вагон-то наш купейный,

И путь-то наш – железный.

Летим во тьме кофейной

Над Родиной, над бездной.

Пятьсот весёлый поезд,

В котором плохо спится.

Уже не мучит совесть,

Но плачет проводница.

Чего ей так неймётся,

Чего ей надо, бедной?

Чего ей не поётся

Над Родиной, над бездной?

Ведь так стучат колёса!

Мелькают километры,

Свистят, летя с откоса,

Таинственные ветры!

Не плачь, душа родная,

Вернётся твой любезный.

Споёте с ним, рыдая,

Над Родиной, над бездной.

Добавил дядя триста,

И тётя полстакана –

За ночь, за машиниста,

За Таню, за Ивана…

И я хлебнул того же

За ночь, где проводница

Всё плачет, святый Боже,

как раненая птица;

За поезд наш нескорый,

За Родину над бездной,

За узкий путь, который

Воистину железный…

ПРОЧЁЛ

Я прочёл на странице семьсот двадцать два,

Что из желтых костей прорастает трава,

И не выжечь её сквозняками;

А однажды и люди воспрянут из пут,

И сквозь чёрное небо они прорастут,

Облака раздвигая руками.

Я прочёл на какой-то из главных страниц,

Что мы, люди, прекраснее лилий и птиц,

И чудеснее ангелов Божьих;

Мы спасёмся с тобой от воды и огня,

Только крепче, мой ангел, держись за меня

На подножках и на подножьях…

Я и сам-то держусь ослабевшей рукой

За уют, за уклад, за приклад, за покой,

За насечки по счёту убитых;

Только где-то прочёл я – спасут не стволы,

А престол, пред которым ослы да волы

И повозки волхвов даровитых…

РУФЕР

Подо мной пространство без огранки,

Мутный страз, искусственный рубин:

Вижу мир в разрыв телепрограммки,

В трещины расстрелянных витрин;

Там, во мгле стеклянной полусферы,

Исторгая боль, свинец и мат,

Движутся в атаку офицеры

На седьмой хрустальный каземат.

Сколько их погибло в этих битвах,

Не сочтёт мой старый ноутбук –

Столько мегабит в бейсбольных битах

И в костях непримиримых рук…

Времена сбежались облаками.

Далеко от людных площадей,

Я столетья трогаю руками,

Словно карусельных лошадей;

Мир гудит, вращаясь и качаясь;

Я беззвучно открываю рот:

Я пою, я искренне печалюсь

За ходящий по земле народ.

У ночных полётов нет мотива,

Спрыгну там, где выше и темней,

Где фокусировка объектива

соблюдает правила огней.

Ветер мне, как друг последний, дорог,

Распахнись, рубаха, в паруса –

Я тебя снимаю, враг мой город,

Удаляясь точкой в небеса.

О, как дорога мне эта призма!..

Чёрный «Canon» врос в меня, как свой.

Я последний зритель урбанизма

В метре от булыжной мостовой.

РУССКАЯ НОЧЬ

Ночь меня разводит на вокзале,

Как цыганка пьяного лоха…

Хоть бы добры люди подсказали

Избежать обмана и греха.

Но они идут, потупив очи,

До меня им дела вовсе нет.

Я для них и сам подобье ночи,

Потускневший образ, силуэт…

Тут меня и знать никто не знает;

Ну и мир! Ослеп он и оглох.

Ночь-цыганка узелки срезает,

И вовеки не проспится лох.

Он лежит с улыбкой идиота,

Перепачкан известью пиджак.

Всяк его осудит, скажет что-то,

А потом уйдёт, прибавив шаг…

Ну и развеселые цыгане!

Что поют? – попробуй, раскуси…

Ночь гуляет, огоньки в тумане,

Хороши вокзалы на Руси!

Вот и я такой же безбилетный,

Пассажир последних поездов,

Обитатель дымки предрассветной,

Вечный лох цыганских городов.

Жду-пожду, пока полоской узкой

Свет мелькнёт, объявится восток –

Ночь моя в обличье бабы русской

Бросит вслед заплаканный платок.

КРУГ

Ветер гонит по дорогам

Лист кленовый,

Я иду впотьмах за Богом

По Садовой –

По Садово-Черногрязской –

Злой, усталый.

Глянет женщина с опаской,

Всхлипнет малый.

Я иду без остановки –

Что мне ваше?

Дождь обмыл мои обновки

В звонкой чаше.

Волочу за Богом ноги,

Душу-ношу,

Всё, что встречу по дороге –

В ноги брошу.

Там, где смерти нету хода,

Между тьмою,

Я – за Богом, год от года,

Бог – за мною…

* * *

Ночь тревожна. Ветер хлещет

чёрной плетью. Дремлет речь,

и чужой язык клевещет

будто веры – не сберечь,

не укрыться в Божьем храме

от законов и стрелков,

не закрыть лицо руками

от пощёчин и плевков,

не уйти от мощной длани

самовластной суеты,

не спастись от личной дряни

и от общей пустоты.

Визгу много, дела мало,

много дыма без огня;

как в окно полуподвала

не видать шестого дня,

не видать зари воскресной,

час девятый – позади,

почему же лай древесный

рвётся из стальной груди.

Что же делать бедным, сирым,

нищим, маленьким, простым?

как стерпеть над Божьим миром

лай позорный, чёрный дым?

Ночь кружит тоской метельной,

насчитал я семь кругов,

целовал я крест нательный,

полюбил своих врагов.