* * *

Когда тебя убьют  –

во имя правоты! –

скажи мне, кто твой Брут,

и я скажу, кто ты…

-

С букетами придут

речами тешить слух,

известно: старый Брут –

слезливей новых двух.

-

Ты тоже не святой,

гляди же веселей,

своею правотой

не омрачай друзей!

-

Ведь если им назад

отрезан путь в кусты,

ты тем уж виноват,

что невиновен ты.

-

Пускай себе живут,

не будь  к ним слишком строг,

к тому ж бедняга Брут –

теперь так одинок!..

-

Ну, рубанул клинком,

зато – раним и чист,

ведь покраснел при том

и побледнел, как лист…

-

Тебе-то всё равно,

тебя – не беспокой,

лежишь – бревном бревно,

бесчувственный такой!..

* * *

Владимиру Теплякову

Скучно, брат, в кругу со всеми

улыбаться, пить, шутить,

наступает наше время –

не прощаясь, уходить.

-

Уходить – не возвращаться,

чьи-то песни слыша вслед,

да и с кем теперь прощаться –

никого на свете нет…

-

Эти шутки, эти песни,

эти старые грехи –

как прошедшие болезни,

как сожжённые стихи…

-

А ушедших и забытых –

отдаю последним снам…

Словно в зеркалах разбитых –

в них не отразиться нам.

-

Пусть ещё виски постудит –

лет ли, дней ли череда,

больше ничего не будет,

кроме Страшного суда!..

   * * *

В тех садах, в тех домах и глухих коридорах,

в тех уральских бараках (поклонимся им!),

где в раздорах и драках взрывались, как порох,

где смеялись и пели, где был ты своим...

-

Где смеялись, а песни слезами кончались,

в том немыслимом, послевоенном, году,

где за бедным столом всем двором умещались,

где и смерть на миру, и душа на виду.

-

В той забытой стране, в том году небогатом

всюду был ты своим, отрок света и тьмы,

в той забытой стране под безбожным плакатом

Бог тебя уберёг от сумы и тюрьмы...

-

А теперь золотят купола и столицы,

но людей разделили лукавой межой,

в незнакомой стране незнакомые лица,

где железные двери, где всем ты чужой.

Память

Я всё занесу на скрижали…

                  Евг. Винокуров

Всё было:

               верили, грешили,

стальной выковывали дух,

а что запомнили? –

Россия.

Пятидесятые идут.

Никто оценки не завысил.

Все взлёты, слёзы, жизнь и труд –

в рассказе, что недлинным вышел:

пятидесятые идут.

Да, может быть, две-три детали

припомнит каждый, но они

на ход времён не повлияли,

не подняли престиж страны.

Но чтобы завтра не фальшиво

могли узнать нас и понять –

нельзя событьями большими

детали эти заслонять.

Они ведь в чьих-то судьбах были,

да и останутся в цене,

как те, что со станков сходили

в полуразрушенной стране.

     * * *

А когда выключается в комнате свет,
и лишь звёзды с луной остаются в окне,
словно в детстве, за тенью следя на стене,
мы не знаем, не ведаем, сколько нам лет...

Ты летишь в первородном, забытом тепле,
над сияньем уральских ночей ледяных,
над цветною поляной тюльпанов степных,
над судьбою, ещё не открытой тебе.

Ода на день сошествия с престола

Бориса  николаевича, 199… года

-

Свершилось! Наконец!.. Пальни-ка,  брат Царь-пушка!

Царь-колокол, звони, чтоб помнилось и впредь!

Огнём горит в казне последняя полушка,

гуляй, честно́й народ, финита ля трагедь!

-

Иль не узнали мы, как больно бьют лежачих?

Россия, распрямись, и этот срам стерпя.

Он не любил тебя, как сорок тысяч мачех,

как  сорок тысяч зим, он выстудил тебя.

-

Печаль твоих полей, лесов твоих багрянец

никто хмельным ковшом, как он, не расплескал.

Он пропивал тебя, как сорок тысяч пьяниц,

и по миру тебя, как нищенку, пускал.

-

Над сединой веков – клешни трёхпалых спрутов,

беспамятство и ложь на золоте времён.

Он предавал тебя, как сорок тысяч Брутов,

и тело рвал твоё, как шёлк святых знамён.

-

В Кремле всея Руси – с шипеньем зоосадов

в клубок свивалась тьма, то вверх ползя, то вниз,

он напустил на нас, как сорок тысяч гадов,

доренок и лолит, фоменок и сванидз!

-

Нагуливал жирок от жрачек и от ржачек

в истерзанной стране жванецкий легион…

Покудова Чубайс, как сорок тысяч ржавчин,

Россию разъедал – стоял на стрёме он.

-

Россия, не забудь (пусть даже б в ад сошёл он!),

как он тебя раздел («На то мы и "верхи"»!),

и на потеху всем, как сорок тысяч шоу,

пустил твою любовь, и слёзы, и грехи.

-

Сбегалися на кровь пронырливые крысы,

на твой прощальный плач и погребальный звон

слетались вороньём птенцы гнезда Бориса:

Гайдар, Бурбулис, Кох, Немцов and Уринсон…

-

На тризне по тебе отплясывали танец

то соросы, то Билл… От них рвало народ!

«Опять в своей стране я словно иностранец!..» –

Есенин бы сказал, увидя новый сброд.

-

А он, как шут, скакал под гром аплодисментов,

отеческих  гробов тревожа вечный сон,

и Козырев тайком в ночи за тридцать центов

берёзоньки твои сгонял в синедрион.

-

В нём ни одна беда не отозвалась болью,

ни город, ни очаг чужой – ему не свят,

и мальчики Чечни, им брошенные в бойню,

в пустых его глазах возмездьем не стоят.

-

То он купал в ручье харизму, словно в море,

то в самолёте спал вблизи ирландских стен,

то со свечой дремал в Елоховском соборе,

как на политбюро небезызвестный член.

-

Он встречи изобрёл «без мыслей и манишек»,

он в бане тёр бока ответственных персон,

и открывала в Кремль врата Татьяна… Мнишек –

лжелебеди летят в Москву со всех сторон.

-

…Финита ля комедь! За сценой – заварушка.

Какой же от ворот выходит поворот?

Царь-колокол молчит. Мертвым мертва Царь-пушка.

Страна несёт свой крест. Безмолвствует народ.

ОПЫТЫ (ESSEIS)

-

Предчувствия мои меня не обманули:

в июне был июнь и был июль в июле,

и следом за средой четверг шёл чередою,

и по утрам башка трещала с перепою.

-

Шли в небе облака, как на шашлык барашки,

а по лугам цвели люпины и ромашки,

и было, как всегда, сто метров в "стометровке",

и было, как всегда, пол-литра в поллитровке.

-

Сограждане мозги упорно напрягали,

чтобы вписать "стакан" и "хрен" по вертикали,

трудился интеллект могучий капитально,

а мимо жизнь текла вполне горизонтально.

-

Пришедшие с мечом, найдя войне замену,

лукавый щуря глаз, нам назначали цену,

мели по всей земле во все пределы мётлы,

на брошенных шприцах горело солнце мёртвых...

-

Ещё звучал язык есенинский, рубцовский,

и в Петербурге жил Глеб Яковлич Горбовский,

но каждый новый день мы ждали всё тревожней,

и новых двух друзей был старый враг надёжней.

Вместо рецензии,

или

Извинение на французском

Перед авангардом нашей поэзии

-

Муштруйте, шлифуйте, учите себя,

блистайте в холодных стихах, 

но знайте – поэзии русской судьба –

           не в ваших руках!

-

Ваш филологический пламень и жар,

пожалуй, достоин похвал,

но в нём настоящей поэзии дар

              и не ночевал!

-

Довольно! Снимайте фальшивый наряд,

раскрыт ваш изьящный притон,

а что мы испортили вам маскерад,

             за это – пардон!

МЫ ДРУЖИЛИ С ФРОНТОВИКАМИ…

Памяти Е. Винокурова, М. Львова,

Н. Старшинова, Ф. Сухова, В. Шефнера,

М. Соболя, Н. Панченко, В. Карпова,

А. Межирова, М. Борисова...

– поколения фронтовиков

Мы дружили с фронтовиками,

с настоящими мужиками,

быть почётно учениками

у великих отцов своих –

тех, что скрыты уже веками

под осыпавшимися венками,

под летящими вслед плевками

на святые могилы их.

-

Знаем, что они пережили,

знаем, что они заслужили

и какие песни сложили, –

вместе с ними пели не раз…

В майский день за Победу пили,

а бывало, и слёзы лили,

вспоминая, как протрубили

им архангелы – грозный час!..

-

Ну так, что же, дети и внуки,

молча мы опускаем руки,

чтоб могли какие-то суки

пачкать память старых солдат?

Всё сдадим – без стыда и муки?

Впереди – подлый смех и трюки,

пляски под похоронные звуки…

Позади – Москва, Сталинград!..

Старик

-

Он говорил, хотя пророком не был:

«Последних сроков грозный час грядёт!» –

и, долгим  взглядом вглядываясь в небо,

предупреждал: «Туча́ уже идёт».

-

Смеялись мы: «Ни облачка над нами!

Он для того клевещет на судьбу,

последними пугая временами,

что сам стоит одной ногой в гробу!»

-

Давно, старик, твои истлели кости,

в часах песочных движется твой прах,

а мы живём мертвей, чем на погосте,

при тех, последних, грозных временах.

-

Вдали – громами, будто бы гробами,

ворочает Небесный Судия,

но мы не видим мёртвыми глазами,

как догорает солнце бытия.

       * * *

Птицам вослед, что летят косяками,

детям вослед, что глядят босяками,

спеть ли нам новую песню потерь?

Были когда-то и мы рысаками,

были когда-то и мы русаками,

кем же мы стали теперь?

-

Спеть ли, как деды ходили походом,

всяк атаманом был и верховодом,

где же сегодня тот век золотой?

Были раздольным, весёлым народом,

как же случилось, что стали мы сбродом,

жалкою, нищей толпой?

-

Жили собором, великим простором,

ныне раздором живём и позором,

матушка плачет, да некому внять...

Хватит уже умирать под забором

и перед каждым лукавцем и вором

голову хватит склонять!

-

Родина!.. Пусть мы живём бестолково,

глянешь на клин журавлиный, и снова

ты нам последней надеждой дана,

только твоё материнское слово

вымолить может со дна ли морского,

с самого тёмного дна...

Молитва

Если б я умел Тебе молиться,

повторял бы только и всего:

«Господи, минута эта длится,

и не нужно больше ничего!»

Если б я умел Тебе молиться,

я просил бы именем Твоим:

«Дай минутой этой поделиться,

словно хлебом, с теми,

кто любим!..»

     * * *

Николаю Шипилову

Не ждёшь дурных вестей,

а всё ж однажды скажут:

– На выход, без вещей!.. –

и на порог укажут.

-

Небесный воронок

не будет дожидаться,

где Бог, а где порог, –

пора определяться!..

-

Пора, мой друг, пора –

на стол или на лавку,

ну, вот и с плеч гора,

в отставку, жизнь, в отставку...

-

А твой предвечный страх

пусть развлечёт немного –

раздолбанная в прах

последняя дорога.

-

Уж если горевать,

то не о прошлой жизни,

а что не пировать

на этой бедной тризне...

-

Присяжный ангел мой,

я был твоим позором,

с повинной головой

иду за приговором!

       * * *

Н. Старшинову

Среди ветвей зелёных, кружевных

так много юных лиц – чужих и мимолётных.

Пусть молодые пишут для живых,

а я уже давно пишу для мёртвых.

-

Для тех, кого любил, кем был любим,

кто был совсем иной весною молод

и кто давно рассеялся, как дым,

сложившийся в один воздушный город.

-

Нам сладок и приятен этот дым

Небесного Отечества и града,

над холодом и мóроком земным,

как светлый щит, парит его громада.

-

В том городе... (Нет, не могу назвать

его я «мёртвым»!) – Господи, какие

родные лица!.. Всех роднее – мать,

друзья и незнакомцы дорогие.

-

Туда свои последние ладьи

причалили без зависти и тленья

и недруги любимые мои...

А здесь шумят иные поколенья!..

-

Пусть мнут зелёный виноград минут.

В чужом пиру я не ищу похмелья.

А там меня услышат и поймут,

и не осудят, и не осмеют

во дни печали или в миг веселья.

   * * *

Опять над нами тёмная завеса,
опять тебе отходную поют,
опять твою страну бесславят бесы,
и снова бьют и плакать не дают!..

Пора менять кручину на дубину,
мы исчерпали срок терпеть и ждать,
ты помни – кроме жалоб на судьбину
в России есть «наука побеждать»!..

Чего уж там, нас так и так осудят!..
Переживём и этот катаклизм,
и пусть нам общим памятником будет
разрушенный в боях либерализм!

  * * *

 
Пустотой дохнуло неживою,
дожили до осени времён...
Но, покуда сад не оголён,
вечности не видно за листвою.

Кажется бессмысленной игрушкой
в золото окрашенный покой,
ходики настенные с кукушкой
остановим собственной рукой.

Жалкий род людской, сосуд скудельный,
что мы сможем в вечность унести? –
только слёзы, только крест нательный,
только просьбу: «Господи, прости».

      * * *

Пока гром не грянет,
мужик не перекрестится.
            Русская пословица

Уже давно твой дом стоит вверх дном,
в твоё окно давно беда стучится, –
какой ещё ударить должен гром,
чтобы собрался ты перекреститься?!

Чужая речь, чужой Содом кругом,
чужим богам ведут тебя молиться,
какой ещё на свете нужен гром,
чтобы собрался ты перекреститься?

Со всех сторон над русским мужиком
любая сволочь ржёт и веселится, –
какой тебе ещё придумать гром,
чтобы собрался ты перекреститься?

Горит земля родная за окном,
ни сын, ни брат живым не возвратится,
какой ещё обрушить нужно гром,
чтобы собрался ты перекреститься?

Ужели непонятно, что добром
вся эта канитель не прекратится, –
какой ещё потребуется гром,
чтобы собрался ты перекреститься?

Усталый ангел над твоим одром
неужто безутешно прослезится,
когда последний в жизни грянет гром,
который никогда не повторится?..




ВЫСОКÓ-ВЫСÓКО

Высокó-высóко,
Всякий день и час,
Всюду Божье око
Охраняет нас.

На Небесном троне  –
Божье торжество,
Словно на ладони
Все мы у Него:

Каждая тропинка,
Свят ли кто иль плох,
Каждая слезинка,
Каждый выдох-вздох –

Всё Ему открыто,
Всё освещено –
Что давно забыто
И что быть должно…

Канул день вчерашний,
Новый – на порог,
Ничего не страшно,
Если с нами Бог!

 * * *

 * * *

* * *