Сыну

-

А у тебя не будет речки детства,

Что светится, журчит, звенит, поёт.

В какие воды будешь ты глядеться,

Хоть мысленно куда ты сможешь деться,

Когда обида душу захлестнёт?

-

Когда дышать от горечи не сможешь,

Когда беды уже не отвратишь,

Каким себя виденьем успокоишь,

Какой волной лицо своё умоешь,

Какой водою душу окропишь?

-

От горьких дум, от грубого навета

Куда, в какие бросишься бега?

Когда земля у ног твоих разверста,

Ты мне поверь, что лестницы подъезда

Совсем не то, что речки берега.

-

А речка б та струилась через годы,

Играла бы разливом светлых зорь.

И, омывая все твои заботы,

Все тяготы смягчая и невзгоды,

Журчала б, заговаривая боль.

-

Твоей душе от солнца возгореться.

Ты в жизни будешь прям, высок и твёрд,

Такой, что на тебя не наглядеться.

Но у тебя не будет речки детства,

И это мне на части сердце рвёт.

Малые города

-

Наши Кинешмы, наши Каменски

На Урале, Днепре, Двине...

Драгоценные наши камешки,

Что рассыпаны по стране.

-

Славой звонкою не увенчаны.

Где им воздано? Кем? Когда?

Как на карте большой отмечены

Эти малые города?

-

Наши Черни и наши Суздали,

Что им Запад и что Восток?

И пахали, не зная устали,

И плясали, не чуя ног.

-

И тянули обозы грузные

К белокаменной – на, бери!

Подать тяжкая, думы грустные

От одной до другой зари.

-

И седые мужи, и отроки

В той дороге наперебой

Костерили Москву и всё-таки

Укрепляли её собой.

-

Укрепляли... Тянулись весями

С хлебом, камнем, медком, пенькой

И вливались ей в душу песнями

С вечной удалью и тоской.

-

Ухмылялись над горем луковым,

Но в лихой, но в тревожный час

Выносились полком Боброковым

И до нас, и уже при нас.

-

Хмуроватые, ясноликие,

Хоть туда раскинь, хоть сюда,

Видит Бог, до чего ж великие

Наши малые города.

-

Тотьма, Истра, Коломна, Бежица...

Слава Богу, что их не счесть!

И пока они есть и держатся –

И Москва, и Россия есть.

ПОБЕДНАЯ ЗАРЯ

-

Вздохнула гулом колокольным

Многострадальная земля,

Когда над полем Куликовым

Взошла победная заря.

-

Хрипели загнанные кони

По всей Руси: и там, и здесь.

И звонари на колокольне

Взлетали, встретив эту весть.

-

Заря все дали открывала

И на закат, и на восход.

Скорбела медь, и ликовала,

И русский славила народ.

-

А склоны неба багровели,

И колокольный гуд не молк.

И, как на знаменье, смотрели

На это Запад и Восток.

-

А дали были цвета крови,

И был туманен князя взгляд –

Те слёзы радости и скорби

В очах потомков заблестят.

-

И славы той не потеряет

Ни русский меч, ни русский щит.

И до сих пор заря пылает,

И до сих пор душа болит.

ОЧАРОВАННЫЕ МОИ

И под Харьковым, и под Жмеринкой,
И в херсонской степи седой,
Очарованные Америкой,
Вы стоите ко мне спиной.

Вы стоите с обманом под руку,
За добро принимая зло.
Дружба – побоку, братство –
Побоку… Заколдобило. Занесло.

Всё вам видится даль просторная,
Всё мерещится, что сейчас
Та страна, за бугром которая,
В омут бросится ради вас.

Я в обиде стою и горечи:
Соблазнились… И на тебе –
Отвернулись! Уже не родичи –
Ни по крови, ни по судьбе…

Вы из этого мрака выйдете,
Будет ясным, как в Храме, свет,
И побачитэ, и увидите,
Кто навеял вам этот бред.

Но и горько ещё поплачете
Над развалом большой семьи.
Вот увидите, ось побачитэ,
Очарованные мои!

1992

МОЛОДОСТЬ

-

И в жар бросало, и знобило,

И горечь за сердце брала,

И зной томил, и вьюга била.

Не мог понять: что это было?

А это – молодость была.

-

Меня кидало влево, вправо,

Несло в столицу и в тайгу.

Мне Кремль сиял золотоглаво

И полыхал закат кроваво

На енисейском берегу.

-

Под небом, солнечным ли, мглистым,

В беде ли, в радости до слёз,

На судне, в поезде ли быстром

Ни разу не был я туристом,

А был одним из тех, кто вёз.

-

Работа тяжкая братала,

Диктуя главное своё,

Под свист ветров и лязг металла

И с тем, по ком тюрьма рыдала,

И с тем, кто только из неё.

-

И в гуще сумрачных брожений

Я мог пойти на всех парах,

Не выбирая выражений,

На выясненье отношений,

Как минимум, на кулаках.

-

Я видел жизнь не на экране,

И, опытом её набит,

Я резок был в сужденьях крайне,

За что партийное собранье

Не раз мне ставило на вид.

-

Ну что ещё? Стихи писались.

Да всё не то. Пиши да рви.

И девушки в глаза бросались

И все пригожими казались,

А только не было любви.

-

Она в судьбу ворвётся позже

Всей болью трепетной своей,

На всё, что видел, непохожей.

И ничего уже дороже,

И ничего уже родней.

-

Я оглянусь туда, далёко,

Где вперемежку свет и мгла,

Где так дышалось одиноко,

И ясно вижу: к ней дорога

Иною быть и не могла.

-

Но вдруг каким-то чувством странным

Охватит душу и гнетёт.

И вот сосёт под сердцем самым,

И мир вокруг таким туманным,

Таким неясным предстаёт.

-

А что томит, а что изводит?

Присяду, голову склоня,

И не пойму, что происходит...

А это молодость приходит.

Войдёт и смотрит на меня. 

* * *

И я в любовь не верил вечную.

Не верил долго, а теперь

Всё чаще слышу птицу певчую

И вспоминаю о тебе.

-

Всё чаще. Как ты, где ты, милая?

Ни звука нету, ни следа.

Моя любовь неповторимая,

Непоправимая беда.

-

То соловей, то кто-то сдержанный,

И снова, снова соловьи.

Какою радостью утешены

Печали тайные твои?

-

Какою ходишь ты дорогою

И кто любуется тобой,

Моей далёкою-далёкою,

Моею самой дорогой?

-

Давно зима наш парк завьюжила,

Но не забыть мне никогда,

Как не дыша ты песни слушала

И даже пела иногда.

Заложники

-

От Дубровки, от тихой Остоженки

До Европы, и в ней, и за ней,

Оглядеться – так все мы заложники

Человеческих диких страстей.

Люди с банками, виллами, дачами

И до нищих, до самых бомжей, –

Все мы схвачены, все мы захвачены,

И надежды не видно уже.

Все заложники, все уже пленники,

Всем готов смертоносный заряд,

Даже тем, кто жирует в Америке,

Тем, кто сам и пошёл на захват.

И народами, странами целыми

Мы в разврате уходим ко дну,

Семеня по нужде под прицелами,

В оркестровую яму одну.

Яма смрадная, глубже не выкопать,

И попробуй её обойти...

Никого никому здесь не выкупить.

Никого никому не спасти.

За Уральской грядой и за Альпами

Все мы воздухом дышим одним.

С ФСБ, с комикадзе и с «Альфами»

Все мы в зале концертном сидим.

Мы грехами повязаны тяжкими –

Зал и сцена, партер и балкон:

Этот – взятками, этот – растяжками,

Этот – службой под флагом ООН.

Все к наследству рвались, не к наследию.

И – увы! – человеческий род

Разыграл на планете трагедию,

И трагедия эта идёт.

СЫН РОССИИ

-

Снова луг, да лес, да поле. Снова

Вдаль уходит Волга, как судьба.

Домик Соколова-Микитова,

Рубленная русская изба.

-

И опять с доски мемориальной,

С тёмных лип, с речных прозрачных вод

На тебя и памятью печальной,

И самим бессмертием пахнёт.

-

Был во всей округе этой дивной

Ни зверью, ни птахам не чужой

Человек с большой, несуетливой,

Родниково-чистою душой.

-

Как он слышал жизненные токи

В каждой норке, гнёздышке, дупле,

Зная все берёзки и сосёнки

До морщинки малой на стволе.

-

В этом царстве солнечного света,

Буйных трав, могучих шумных крон

Каждая тропинка им воспета,

Каждый лучик им запечатлён.

-

Но когда на омуты и плёсы

Долго он смотрел по вечерам,

Светлые мучительные слёзы

Медленно катились по щекам.

-

И такою болью сердце ныло!

Гасла трубка, падала в траву.

Всё, что пережил он, всё, что было,

Возникало вновь, как наяву.

-

И смотрел он ясно и устало

На событья, лица, времена.

Сладких чаш пригублено немало,

Горькую – давно испил до дна.

-

На винтах взлетал, стоял на трапах,

Вдаль глядел, на посох опершись.

Всё прошёл. На цвет, на звук, на запах

И на тяжесть ведал эту жизнь.

-

Но в какой разлуке б ни томился

И какой бы шторм его ни мял,

Совестью своей не поступился,

Золота души не разменял.

-

Был упрям, и резок, и доверчив,

Улыбался, хмурился, тужил.

Но сердечным звуком русской речи

Никогда лукавству не служил.

-

Силу знал и знал бессилье слова

В радости и горести земной.

В прозе Соколова-Микитова

Ясный свет поэзии самой.

-

И не зря, оставив шум московский,

Думами тревожными томим,

Так любил надорванный Твардовский

Посидеть у Волги рядом с ним.

-

Чтобы ветром солнечным прогреться,

Горизонт увидеть, облака.

Чтоб ухой рыбацкою обжечься,

Чтобы прикурить от костерка.

-

Чтобы, сняв журнальные оковы,

Пусть всего лишь на день, не на век,

Вдруг сказать: «Да знаете, какой вы

У России светлый человек!»

Баллада о сорока мучениках

Трагическое событие это

произошло в 1936 году.

Новый всплеск российской драмы.

Дикий клич: – Губи и рушь!

На краю могильной ямы

Застывают сорок душ.

-

На плевки и на ухмылки

Новоявленных жрецов,

Как с иконы, смотрят лики

Сорока святых отцов.

-

И в движениях порывист,

Бойко выступив вперёд,

В куртке кожаной антихрист:

– Отрекайтесь! – им орёт.

-

– Плюй на крест! Коммуну строим!

– Рясы – наземь, и топчи!

А не то – живьём зароем… –

Палачи есть палачи.

-

Вновь врагов народа ищет

Молодой окрепший строй.

Город Ленина. Кладбище.

Церковь Ксении святой.

-

Сколько скорби и печали

На земле Твоей, Творец!

Слово было лишь вначале,

А за ним летел свинец.

Но и дуло револьвера, 

И земли развёрстой вид

Не всегда сильней, чем вера,

Жизнь на этом и стоит.

-

Вот и помнится поныне,

Оттеняя наши дни,

Как, скользя по мокрой глине,

В яму двинулись они.

-

В яму мерзостей и горя

С ясной верою своей.

И земли могильной комья

На живых летят людей.

-

И уже в предсмертной дрожи,

С горькой тяжестью в груди

Всё взывал угодник Божий:

Образумь их, Гос-по-ди!..

-

И, выдёргивая ногу

Из тугих могильных пут,

Всё сказать пытался Богу:

– Что творят – не ве-да-ют…

-

Но и явно видел в муках,

Что, какого ни возьми,

Люди в кожаных тужурках

Перестали быть людьми.

-

Что им крест и что им ризы?

У бугра земли сырой

От всего святого в жизни

Очищался новый строй.

Очищался зло и дико,

Правил свой неверный суд.

Из могилы сорок ликов

Вопрошали тех иуд.

-

Вопрошало их смиренье:

– Где свободы ваши? Где?!

Что за жертвоприношенье

Вашим флагу и звезде?

-

Только грех и только смуты,

Стяг – и тот кроваво-ал… –

И молчали те иуды,

И народный строй молчал.

-

Он взирал на эти страсти,

Оставаясь глух и нем.

Двадцать лет советской власти…

Кто советовался? С кем?

-

Слева домна, справа стройка,

Широки страны шаги.

А врагов народа столько,

Чуть ни весь народ – враги.

-

Люди помнят, мать-держава,

Как, несчастья нам суля,

Две недели всё дышала

На могиле той земля.

-

И казалось всё, казалось,

Что над той землёй живой

Каждым камнем содрогалась

Церковь Ксении святой.

Пианистка

-

Я слышу звуки пианино,

Свиридова бессмертный вальс...

Там за стеной соседка Нина

Опять, наверно, напилась.

Опять не выдержали нервы.

И разрывает жизни мглу

Посудомойка из «Таверны»,

Из кабака, что на углу.

Дороги жизненные кривы.

И вот опять передо мной

Души прекрасные порывы

О стену бьются головой.

И вижу я, как не картинны

И взгляд, и локон у виска,

И клавиши, и пальцы Нины,

Распухшие от кипятка.

Её сегодня б не узнали

Те, кто из этих дивных рук

В сверкающем концертном зале

Ловил с восторгом каждый звук.

Я чутко вслушиваюсь в стену

И вспоминаю тот восторг –

Цветы, летящие на сцену,

Цветы в руках, цветы у ног...

Я закурю и брови сдвину,

Увидев ясно ту черту,

Где жизнь швырнула эту Нину

Со сцены прямо в пустоту.

И средь разбоя и разврата

В родной истерзанной стране

Бетховен, «Лунная соната»,

Слезой стекает по стене.

И держит жизнь свой звук неверный,

И этой фальши тяжкий гнёт

Посудомойка из «Таверны»

На сердце трепетном несёт.

А звук кричит, рыдает, тает...

Какая боль, какой восторг!

Ведь как играет, как играет!

Другой бы трезвый так не смог.

Вам нужен Моцарт – нате, нате...

Опять Бетховен, снова Бах.

Ах, Нина Павловна, играйте,

Вся ваша публика в слезах.

ТАМОЖНЯ

«Чи можно, чи не можно?» –
С вопросами глаза.
Под Харьковым таможня,
Скрежещут тормоза.

Такой тяжёлый скрежет,
Такой гнетущий гуд,
Как будто душу режут,
Как будто сердце рвут.

Родимая чужбина,
Проклятая пора…
Отныне Украина
России – не сестра.

Не выразить словами
Куда нас завели.
Мы больше не славяне
Хохлы да москали.

И поезд, словно в зоне,
Такой вот оборот.
Как шмон, идёт в вагоне
Таможенный досмотр.

Таможня, мало толку,
Глаза свои протри!
Да что ты на кошёлку,
Ты в душу мне смотри!

Ты видишь речку детства,
Голодный видишь год?
Ты видишь там, у сердца
Грохочущий завод?

Рабочие бараки,
Пол-улицы – родня,
И танцплощадку в парке,
И тополь у плетня.

Смотри хоть через силу,
Увидь, в конце концов,
И батькину могилу,
И мамино крыльцо,

Днепровские пороги,
Лодчонку на волне,
И дальние дороги,
По всей большой стране.

Смотри, смотри, таможня,
Насколько я нечист:
Я просто невозможно
Какой контрабандист!

И думай, что нам делать
В безвременье, когда
Отчизну нашу делят
Паны и господа.

1992 г.