Саженцы
-
Матвей…
Степан…
Игнат…
Серафим…
Когда ей
принесли четвёртую похоронку,
она сидела в хате,
положив руки на чёрную столешницу,
и Таньке-почтальонке,
жалобно позвавшей из сенцев:
«Тётка Прасковья,
тётка Прасковья…» –
выдохнула в ответ
глухо и непонятно:
«Колышков,
колышков-то хватит?»
А потом
осторожно, как младенцев,
носила в огород из сарая
охапки
берёзовых саженцев,
расправляла в лунках
подрагивающие корневища,
и,
засыпав их,
вгоняла обухом топора
рядом с каждым саженцем
сосновый колышек,
и белой льняной полоской
связывала две тонкие вертикали –
живую и неживую.
А после,
закончив всё это,
направилась было в хату,
да вдруг охнула,
привалилась к стене
и,
выгибаясь всем телом,
неловко запрокинув голову,
немым криком
стала оползать вниз,
заталкивая в рот
конец платка
и сдирая спиной
облупившуюся штукатурку…
-
(Стихотворение из цикла
«Война. Фрагменты общей памяти»)
ПЯТНИЦА ПАРАСКЕВЫ
-
Прасковья Иванна Ромашкина
в пятницу, второго мая две тысячи третьего года от Рождества Христова
оделась нарядно:
в синий (как небо) платочек,
зелёную (как лес) кофту,
чёрную (как земля) юбку.
Мы с Юрком подсели к ней на лавочку
у целительной купели Серафима Саровского.
– Вона, кака у тебя борода-то, а лицо молодое, – сказала мне
Прасковья Иванна. – Ты с какого года будешь?
– С пятьдесят девятого, бабушка.
– А я – с шишнацатого, – сказала Прасковья Иванна
и улыбнулась во весь однозубый рот.
– Сорок три года разницы. И мне столько же. А всего:
– Осьмдесят шесть! – не без озорства воскликнула Прасковья Иванна.
– Бабушка, купаться будете? – спросил Юра.
– Из вёдрышка. Меня сноха польёть.
– А давайте мы вас сфотографируем!
– Мне бы – с батюшкой Серафимом.
Юра и снял её:
возле большой иконы преподобного Серафима,
опирающуюся на палку.
Двое: не плоть от плоти, но дух от духа.
И еще Юра снял:
то Прасковья Иванна смеётся со мной,
а то – я с ней,
то Прасковья Иванна с сыном Иваном (главный на заводе каких-то агрегатов),
внуком Иваном да снохой Еленой,
а то – все мы, двенадцать харьковских паломников,
вместе с семьей Прасковьи Иванны
(попросили дядечку нажать на кнопку);
мы – уже послекупельные, со взъерошенными ветром мокрыми волосами,
и Прасковья Иванна –
в синем (как небо) платочке,
зелёной (как лес) кофте
и чёрной (как земля) юбке.
Фотки мы теперь отошлём
в село Абрамово Арзамасского района Нижегородской области,
благо, почта нынче работает хорошо,
послание дойдёт быстро: днёв за пятнадцать-семнадцать –
из Харькова сначала через Киев,
потом через Брянск,
затем – Москву, Нижний, Арзамас.
И будут у Прасковьи Иванны Ромашкиной
стоять на полочке снимки:
она у целительной купели –
с сыном Иваном, внуком Иваном и снохой Еленой,
и отдельно – вдвоём с батюшкой Серафимом –
на веки на вечныя. Дух от духа.
* * *
солнце встало выше ели
спору факт не подлежит
неужели неужели
мой отец в земле лежит
в шаге от моих сандалий
в глубину на шесть штыков
ближе близи дальше далей
в землю лёг и был таков
воробьи клюют печенье
перед клювом у клеста
для блаженной попеченье
есть у этого креста
ходит странная Тамара
крошит крошечки на крест
это ж радость а не кара
если птица здесь поест
всё лежащему веселье
две синички два клеста
отмечают новоселье
возле нашего креста
постою но не завою
лишь примну седой висок
тятя тятя Бог с тобою
птицы небо и лесок
* * *
Старуха молча умирала.
Белел лица скуластый мрамор.
Неумолимо убывало
пространство меж двумя мирами.
Ей светом яркий мрак казался.
А со стены, из рамы ветхой,
глядело жёлтыми глазами
десятиликое семейство.
Лампадный свет ломало ветром.
Осины ныли в небе рваном.
Последняя в пустой деревне
старуха тихо умирала.
Царапал ставни ветер зимний,
скоблил ладони стылых крыш.
И в дверь открытую сквозило.
Но было некому закрыть.
НОВАЯ ПОХОДНАЯ ПЕСНЯ СЛОБОДСКИХ ПОЛКОВ
Ю. Г. Милославскому
Ветерок развевает знамёна,
За рекой полыхнула заря,
И на Запад уходит колонна
От Покровского монастыря.
По Полтавскому шляху – на Киев –
Командиры пехоту ведут.
Это наши полки слободские
За победой на Запад идут.
Наши жизни, солдат, не напрасны,
Потому что написан у нас
На хоругви родимой, на красной
Образ Истинный – Харьковский Спас!
Преисполнена воли и стати,
Осенённая с Горних высот,
Озерянскую Божию Матерь
Мерефянская рота несет.
А за ней с чудотворной Песчанской
Выступает Изюмский отряд,
Чтобы нечисти американской
Прекратить непотребный парад.
Эй, раздайся, мерзотина злая!
Это явная явь, а не сон:
Вместе с нами идут – Николаев,
Севастополь, Донецк и Херсон!
Поднимайтесь – и Ворскла, и Уды,
Встань, народ, – от Сулы до Донца –
Против ведьмы и против иуды,
У которого нету лица!
Мы не предали отчую славу
И над Лаврою свет золотой!
Постоим за Луганск и Полтаву,
За поруганный Киев святой!
Погляди-ка: над хатой саманной –
В белом небушке, с синим крестом
Наш апостол, Андрей Первозванный,
На врага указует перстом!
Для солдата нет смерти напрасной –
Потому что написан у нас
На хоругви родимой, на красной
Образ Истинный – Харьковский Спас!
ГОЛОД. 1941 ГОД. ХАРЬКОВ
Ворона рухнула на снег.
Заржал охранник, перезаряжая карабин.
И мёрзлый смех
костляво
в воздух бил.
Затвор проклацал.
Каблуком
снежинки сплющивая в треск,
шагнул охранник. Под окном
в снегу чернел вороны крест.
Зашёл за угол полицай.
Мне руку молча стиснул брат.
Скользнуло мукой по лицу –
пора!
И пусть нас не минует суд
за то, что так хотелось жрать!
А нам светил вороний суп,
предчувствием нутро сжигал
лиловый запах потрохов.
…Рванули с братом в переулок,
таща ворону за крыло.
На снег стекала кровь из клюва…
* * *
Человек тоскует по собаке.
То и есть та самая тоска:
слышится как будто паки, паки –
ближний лай из дальнего леска.
Человек глядит на юго-запад,
видит там коричневый закат.
А слезоточивый пёсий запах
не уходит никогда, никак.
Может быть, пора угомониться,
и наступит в целом благодать.
Ты жива ещё, моя мопсица?
Трудно с расстояньем совладать.
Но помеха ль сотня километров
нам для броневого марш-броска?
Заиграйте на рояле «Petroff»,
чтобы враз покинула тоска!
15.01.2015 – Россия
* * *
Русский язык преткнётся, и наступит тотальный хутор.
И воцарится хам – в шароварах, с мобилой и ноутбуком.
Всучат ему гроссбух, священный, фатер его с гроссмуттер:
бошам иль бушам кланяйся, лишь не кацапам, сукам.
Русский язык пресечётся, а повыползет из трясин-болотин
отродье всяко, в злобе весёлой плясать, отребье.
Но нам ли искать подачек в глумливых рядах уродин!
Не привыкать-знать – сидеть на воде и хлебе.
Перешагни, пере- что хочешь, пере- лети эти дрянь и мерзость,
ложью и ненавистью харкающее мычанье!
...Мы замолчим, ибо, когда гнилое хайло отверзлось,
«достойно есть» только одно – молчанье.
Что толку твердить «не верю», как водится в режиссуре!
...Мы уйдём – так кот, полосатый амба, почти без звука
от убийц двуногих уходит зарослями Уссури,
рыжую с чёрным шерсть сокрывая между стеблей бамбука.
Водка «Тигровая» так же горька, как старка.
Ан не впервой, братишки, нам зависать над бездной.
Мы уйдём, как с острова Русский – эскадра контр-адмирала Старка,
покидая Отчизну земную ради страны Небесной.
2009