* * *

Увели их по санному следу,

Возвратились – забрали коня.

Ни отцу не помог я, ни деду,

Вот и мучает память меня.

-

Хватит, сам говорю себе, хватит.

Раскулачили – значит, судьба.

Только пусто в душе, словно в хате,

По которой прошлась голытьба.

-

Нынче всякий и рядит, и судит,

Прижимая ко лбу три перста.

Дед с отцом были русские люди –

Ни могилы у них, ни креста.

-

За отца помолюсь и за деда,

И за мать, чтоб ей легче жилось, –

У неё милосердье комбеда

На разбитых губах запеклось.

 * * *

Обшарпанный футляр, а в нём – аккордеон.

Потёртые меха и клавиши живые...

У дома две сосны стоят, как часовые,

А прежде здесь стоял сосновый батальон. 

-

Держу аккордеон, как дочку на руках.

Меня учил играть отец в белёной хате...

Отец мог умереть от раны в медсанбате,

Но выжил, чтоб сейчас остаться в дураках. 

-

Какое дело мне до медленно жующих

И прочих власть имущих, обласканных судьбой,

Играй, аккордеон, для непосильно пьющих!

И пусть они поют, как мы поём с тобой. 

* * *

Осыпаются мысли.

Опадают слова.

Перелески раскисли.

Оплыла синева.

Осязаема нежность.

Невесом ветерок.

Очевидна небрежность

Непричёсанных строк.

Без особого шика

Разноцветный наряд

Листопад-горемыка

Износил до заплат.

Ходит поздняя осень,

Гроздь рябины в косе...

Не багряная вовсе,

А нагая совсем.

* * *

Что тебе до моих бессонниц,

До ушибов моих и ран,

До тропиночек у околиц,

Где стеною стоит бурьян?

-

Лихоимством прельстили сильных,

А вот немощных – не смогли...

Что тебе до крестов могильных,

Наклонившихся до земли?

-

Наши сверстники в домовинах

Обретают последний кров...

Выживай в своих палестинах,

Подбирай своё серебро!

Сны десантника  

I.

Выглянул месяц, как тать из тумана,

Ножиком чиркнул – упала звезда

Прямо в окоп... 

          Сапоги капитана

Взрывом забросило на провода.

-

Через минуту поодаль рвануло.

Замельтешили вокруг светлячки...

Встать не могу – автоматное дуло

Прямо из вечности смотрит в зрачки.

II.

...И хотели они, чтоб я был без креста,

И, ощерясь, кричали: «Тем жизнь себе купишь...»

Я молитвенно чаял сложить три перста,

Но сложились персты в оскорбительный кукиш.

-

И они зарычали, как стая зверья,

Рвали горло моё и топтали ногами,

И живот положил я за други своя,

И вознёс ангел душу мою над снегами.

   * * *

Хотел обнять полмира,

Да руки коротки,

Я метил в командиры,

А вышел в штрафники.

-

Я не плету сонеты

И не хожу в строю,

Заплечных дел поэты

Меня не признают,

-

А я всё хмурю брови

И лезу напролом…

Поэзия без крови

Зовётся ремеслом.

Марине

-

Туда, где красные цветы,

Туда, где добрый – значит сильный,

Давай сбежим от суеты,

Давай оставим этот пыльный

Усталый город на Неве...

А там, в нескошенной траве,

Совьём гнездо, как перепелки,

И утром хвойные иголки

В твоих прекрасных волосах

Я поцелую...

Есть в лесах

Поляны, где гуляет ветер,

И все мелодии на свете

Искрятся в птичьих голосах.

* * *

Нам не впервой вставать и восставать

На пепелище попранного духа

И строить ХРАМ, чтоб зрения и слуха

Коснулась неземная благодать.

-

Нам не впервой по капле собирать

Людскую скорбь и вдов святые слёзы,

Когда над Русью громыхают грозы,

Народ – не стадо, но ещё не рать.

-

И лишь тогда, когда ОТЕЦ и СЫН

И ДУХ СВЯТОЙ нас призовёт сурово,

Вдохнёт единой грудью БОЖЬЕ СЛОВО

И встанем за Россию как один.

* * *

Снятся мне по ночам человекособаки,

Что меня убивали у всех на глазах.

Снятся мне по ночам иссык-кульские маки,

Прибалхашские степи да старый казах.

Он укрыл от безумной толпы иноверца

И не смог при прощании вздоха сдержать…

Просыпаюсь от боли, сжигающей сердце,

Словно нужно опять в никуда уезжать.

Разорвали империю в клочья границы.

Разжирели каганы на скорби людской.

Там, где царствует ворон – зловещая птица,

Золотистые дыни сочатся тоской.

Южный ветер хохочет в трубе водосточной,

По-разбойничьи свищет и рвёт провода…

Всё назойливей запахи кухни восточной,

Но немногие знают, как пахнет беда.

Мироточат иконы... 

-

Мироточат иконы.

Кровоточат слова.

Колокольные звоны

Над тобою, Москва.

-

Я устал торопиться

И перечить судьбе.

Окольцованной птицей

Возвращаюсь к тебе.

-

Постою у порога,

Где толпится народ.

...Кольцевая дорога

Никуда не ведёт.

Ветеран

-

                        I.

-

Он был болен и знал, что умрёт.

Положив мою книгу на полку,

Вдруг сказал: «Так нельзя про народ.

В писанине такой мало толку».

-

Я ему возражал, говорил,

Что традиции ставят препоны,

Что Мефодий забыт и Кирилл,

Что нет места в стихах для иконы.

-

«Замолчи! – оборвал он. – Шпана!

Что ты смыслишь! Поэзия – это...»

И закашлялся. 

                  И тишина.

И оставил меня без ответа.

-

                       II.

-

С ним можно было запросто молчать.

Он никогда не задавал вопросы,

Когда я рвал рубаху сгоряча,

Роняя на пол пепел папиросы.

-

Он не писал ни песен, ни стихов.

С ним жили шавки: Руфь и Недотрога.

За ним совсем не числилось грехов.

Он говорил, что почитает Бога.

-

Он вытащил меня из пьяной драки

И в спину подтолкнул: «Беги, убьют...»

Он умер тихо, но его собаки

Заснуть всему кварталу не дают.

ПОДРАНОК

* * *